Unknown

Люди вокруг меня едят. В конце концов, это же президентский обед. Я разговариваю с большими фигурами, сидящими за моим столом. Слева от меня, как я выясняю, врач в тюрьме Мегидо для антигосударственных преступников. Рядом с ним - староста маленькой деревни. Остальные более или менее то же самое и, за одним исключением, все за этим столом черкесы, а не арабы. Араб здесь - мужчина в гражданской одежде, являющийся специалистом по компьютерной безопасности.

Я перекидываюсь с ним несколькими словами. Ладят ли арабы и евреи в этой стране?

- Ни в коей мере.

Он должно быть, шутит. Здесь же "ведущие мусульманские деятели", пусть и не за этим столом; и если арабы и евреи не ладят, почему же они здесь?

К моему стыду, я не могу распознать здесь важных лидеров и прошу окружающих указать мне ведущих мусульман и послов. Но и они не могут. Если здесь и есть какие-либо ведущие мусульманские деятели, прихожу я скоро к выводу, то это черкесы за моим столом.

Люди на этой встрече, многие из которых знают друг друга, предводители общин размером с дом Ципоры на кладбище. И даже с общинами таких размеров не все столы заняты.

Я смешиваюсь с толпой. Я хочу увидеть что-нибудь ещё, говорю я себе. Я подхожу к одетому в костюм молодому человеку и заговариваю с ним.

- Как вас зовут?

- Обама.

- Простите?

- Я прибыл сделать мир,- поучает он меня,- но был остановлен на контрольно-пропускном пункте.

Кого президент Перес приглашает на свои вечера? Этот парень, должнo быть, свихнувшийся человек или комик, хотя, возможно, и то, и другое. Когда я его спрашиваю, он признается, что является "единственным арабским комиком". Вернувшись за свой стол, я снова заговариваю с арабом.

- Неужели жизнь на самом деле так плоха?

- Я не хочу говорить на эту тему, но да.

- Вам бы хотелось уехать из этой страны?

- Ни за что! Они [евреи] хотят вынудить меня, но я не уеду!

- А если бы они хотели, чтобы вы остались?

- Я бы улетел первым же самолетом.

Он говорит мне, что хочет свободы, как у европейцев, и хочет переезжать из одной страны в другую так же, как это делают европейцы. Я спрашиваю его, изучал ли он историю и помнит ли, какие реки крови были пролиты там только в прошлом веке.

- Если бы люди в этом районе земли пролили столько крови, как в Европе лишь за последнее время, то на Ближнем Востоке к настоящему время не существовало бы ни одного человека. Он смотрит на меня с огромным изумлением, и так же смотрят на меня все остальные мусульмане. Помните ли вы, спрашиваю я его, что до 1989 граждане не могли переехать с одной стороны Берлина на другую? За столом молчание.

После явных колебаний компьютерный специалист нарушает тишину.

- Я никогда не думал об этом, но вы правы.

Я подхожу к Шимону Пересу, чтобы пожать ему руку и сказать ему, как хороша его речь. А что еще я могу ему сказать?

- Откуда у вас такой хороший иврит? - спрашивает он меня.

Я начинаю выбираться отсюда. И думаю: даже в эту особенную неделю начинающихся мирных переговоров, даже этот вызывающий восхищение всего мира еврей не смог собрать большего калибра арабских лидеров, чем "Обама", чтобы те присутствовали на его обеде. В саду президента есть фрагмент камня с надписью "с южного входа на Храмовую гору", и датой "первый век до н.э." Но д-ра Ханан, чтобы его увидеть, здесь нет, и нет ни Ехаба, ни Халеда. Только Обама. Что случилось с этой страной, пока я отсутствовал? Даже ее президент - всего лишь глубоко заблуждающийся человек. У меня появляется идея: собрать со столов косточки для бродячих кошек. Я возвращаюсь, но столы уже очищены.

 

Выход Седьмой

Юный белый еврей не хочет жениться на юной черной еврейке. Немецкие подростки не прочь посмотреть, как в евреев бросают камни. Солдат едет девять часов, чтобы встретиться с погибшим товарищем.

Теперь, слегка ощутив вкус израильской политики, я двигаюсь на север, в Хайфу и ее окрестности. Моя первая остановка в молодежной деревне для детей-сирот, Ямин Орд, неподалеку от Хайфы. Я надеюсь, что они заблуждаются в меньшей степени, чем израильский президент.

Для начала я встречаюсь с Хаимом Пери, директором и основателем "Образовательной Инициативы Ямин Орд". Отец и мать Хаима были немецкими евреями, "Yekkes." Во время Второй Мировой войны, в 1941 году, его мать работала на сборе яблок в палестинских садах и узнала, что произошло с ее семьей в Германии, только после рождения Хаима. Это вызвало у нее психическое расстройство, от которого она так никогда и не оправилась.

Если вам интересно, что такое Yekke, вот вам пример: моя бабушка со стороны отца родом из Берлина, прозванная "длинноногая белокурая шикса" пользовалась немецким языком, чтобы запоминать слова на иврите. Например, Тода Раба, что на иврите означает "спасибо" моя бабушка запоминала как Toter Araber, означающее "мертвые арабы".