Unknown

- Только не брейте, – всхлипывает девочка, но уже не сопротивляется. Просит упрямо: - Не хочу, чтобы все знали! И смеялись – не хочу!

Насмешки и одиночество – вот самые большие страхи в стенах детского дома. Мы с Ираидой переглядываемся, и я киваю, наблюдая, как медсестра, вслед за грязной кофтой, стаскивает с ребенка футболку и брюки, обнажая тощее тельце. Поворачивает девочку осторожно, отвлекая разговором, позволяя мне бегло ее осмотреть.

Слава богу, видимых синяков и ссадин нет, только болезненная худоба. Кивнув Ираиде, я ухожу в душевую, чтобы включить обогреватель. Возвращаюсь  за полотенцем и слышу, как женщина искренне удивляется.

- Да ты что, детка! Как можно! Вот меня в детстве не раз брили, так я на всю жизнь тот стыд запомнила. А сейчас ученые такие препараты придумали – десять минут и каюк тварям. Обработаем  и забудешь! Заодно и ногти обстрижем. И будешь ты у нас не замухрышка сопливая, а снова умница Наташа Белугина. А то  стыдно  же людям наглаза показать, распустила сопли по колено. Подружка твоя Надя что скажет, когда увидит тебя такую?

- Не обрежете? Обещаете? А то я снова сбегу!

- Напугала. Отъешься для начала! Вот вырастешь, станешь ученым, и не такое придумаешь.

Уже в душевой, когда я помогаю Ираиде вымыть девочку, Белуга  говорит без слез: толи и вправду успокоилась, а то ли смирилась на время, пока не понять.

- Не хочу ученым. Я буду сказки писать. Хорошие и добрые. Про  маму…. Не уходите, Светлана Анатольевна, пожалуйста, - просит, цепко поймав пальцам мое запястье. – Я вас вспоминала, честное слово!

Разговор получается не из легких. Мир глазами ребенка видится совсем другим и обида, как снежный ком, придавивший грудь, не дает девочке дышать. Приходится осторожно и долго нащупывать проталины, обходить острые углы, возвращаться и говорить. Разгребать этот снег руками, чтобы Белуге досталось хоть немного человеческого внимания и тепла.

Она оттаивает. Не скоро, но снова шмыгает носом, уплетая борщ. Рассказывает о старшем брате, который скоро вернется из армии, и ее заберет. О доме, который у них когда-нибудь обязательно будет – большой и настоящий. И о матери, которая все равно ее любит.

- Просто у нее судьба тяжелая, вот и пьет. А еще сожитель гад. Если  бы не он, мамка бы нас всех к себе забрала. Верите?

Не верю, а потому молчу. Конечно, когда у тебя четверо детей и всех воспитывает государство, самое время втемяшить в голову ребенку, которого ты бросила, жалость к себе. Окунуть в эту жалость с головой, до хриплой немоты, пока еще в детских глазах не родилась ненависть, а затем и равнодушие.

Убила бы!

Уже после разговора, когда волосы расчесаны, а девочка сидит в койке с книжкой в ожидании визита врача, я выхожу из комнаты изолятора, и Ираида зовет меня на чай. Угощает печеньем.

- Ну что, садись, Свет. Выдохнем, что ли. Ну и денек! Сначала Карасев с Чебановым  подрались до крови. Хорошо, что наш Никита  Валерьевич по близости оказался – вовремя разнял. Теперь вот Наташка шуму наделала – беспутная душа. А ведь самое страшное, что не врет. Оклемается и как пить дать снова сбежит к мамке!

День сегодня действительно выдался не из легких. Я опускаюсь на стул, беру чашку в руки и грею о ее края ладони, которые оказываются озябшими, словно и правда побывали в снегу, пусть на улице уверенно дышит весна.

- Прости меня господи, но лучше бы эту пьянь посадили! – выдает в сердцах Ираида без сожаления. - Хоть бы дочке дала вырасти! Если в беду попадет, разве с той курвы спросишь?

Чай горячий, а печенье простое и вкусное. Я с удовольствием  потягиваю напиток, глядя в окно. На детской площадке гуляют дети постарше – лет десяти-двенадцати. Занятия в классах закончились и сейчас у детей свободное время. Наверняка  Андрюшка уже проснулся и после полдника играет в игровой комнате. И ждет. В этом доме-интернате, где я работаю психологом вот уже год, дети помнят обещания, а я обещала мальчишке прийти.

Андрюшка. При мысли о мальчике, губы, как всегда, трогает улыбка, а сердце отзывается теплом.

- Значит, постараемся этому помешать, Ираида Борисовна, - твердо говорю медсестре. -  На этот раз Наташи не было три недели. Я боялась и предполагать, что могло случиться с ребенком за это  время. Если сбежит, мать ее непременно накажет, чтобы в следующий раз не попадалась. И следующего возвращения девочки может не быть.

- Вот сволочь! Тогда уж лучше, как я: круглая сирота, чем вот так. Вот ты психолог, Свет, объясни: почему? От них отказываются, бросают, а эти выкормыши, как волчата по следу бегут. Спать под открытым небом готовы, лишь бы с такой мамкой!

Это неприглядная правда и возразить на эту правду нечего.