Unknown

Анжелика, наверное, читая письмо, ты считаешь, что он опять врет, преследует корыстные цели...Нет, ангел мой, я, правда, люблю тебя так, как людям нужен воздух, поэтому мне катастрофически не хватает кислорода. Тебя нет и не будет рядом.

Я пишу это не для того, чтобы причинить тебе лишнюю боль или насыпать соль на свежие раны….Прости меня, Анжелика...Вот и все….Я хотел только просить прощение у тебя за то, что обманул твои надежды, за то, что скрыл брак, который в скором времени перестанет существовать, за мое прошлое, омрачившее твое настоящее. Прости меня, Анжелика, за твою любовь, ставшую для тебя невольным наказанием.

Прости меня….Люблю тебя до последнего вздоха….Не доверяй Александеру Девуа и не подпускай его ближе….И просто попытайся быть счастливой….

Навеки твой,

Жиральд Ларош.

Под конец слезы градом капали на измятый лист бумаги, рассеиваясь пятнами. Она спрятала лицо, в ладонях выплакивая боль, затуманившую ее разум, мешая здраво мыслить. Разве она сможет сжечь письмо или не обратить внимание, когда каждые его слова проникли в нее, вытрясая заново душу. Разве в ее силах закрыть глаза на последние строчки о любви, если они отпечатались прямо в сердце?

Любовь….Как много боли в ней, что обрекает людей гореть в аду, но и приводит в рай. Три года она пыталась вычеркнуть Жиральда Лароша из памяти, а клочок бумаги смел все препятствия, обнажая скрытые желания.

Она ощутила сердечную боль. Сердце продолжало биться. Но не обычное ли это механическое движение, поддерживающее жизнь в теле? Или всё же, если сердце бьётся, то оно продолжает жить, испытывая и счастье, и страдания. Так почему же ничего, кроме мучений, ей не дано познать?

Перечитывая в тридцатый раз письмо, до Анжелики постепенно начали доходить и другие вещи. Жиральд передал послание ее тети, не надеясь, что оно дойдет до адресата, и неудивительно, ведь она до сей момента оставалась в неведении. Может, тетя забыла отдать ей? Нет, тогда бы оно не оказалось здесь, посреди первых работ Анжелики. Последнее, кстати, тоже вызывало недоумение. Да, она в последний раз открывала эту папку больше трех лет назад, когда училась в Праге, тем не менее спрятать письмо в таком месте -абсурд. А если и так, то, получается, ее снова обманули, скрыв важную информацию, хотя изменилось бы что -то, если она прочитала исповедь Жиральда раньше….Анжелика не знала, но она приняла сейчас решение, возможно, и неверное, однако другого выхода нет.

Вытерев слезы, она внимательно посмотрела на розы, а потом -на бумажку, до сих пор сжатую в руке. Завтра в двенадцать часов Анжелика пойдет на встречу с Жиральдом, дабы выяснить, что он имеет против ее мужа. Почему он ненавидит Сандера и пытается навязать ей свои мерзкие советы? Неужели Жиральд, действительно, считает, что она продолжает верить ему после того, как он же ее жестоко предал, оставив в больнице и укатив к «нелюбимой» жене? Она не наивная больше дурочка и узнает, что хочет от нее Жиральд Ларош, не подаваясь его ненавистному магнетическому шарму. Ненависть и равнодушие….

Ночь опустилась на город. В небе светилась луна и мерцало множество огоньков-звёздочек. Улицы опустели быстро, что неудивительно, так как была середина недели, и завтра людям предстояло идти кому на работу, кому на учёбу, но мужчина, стоящий на балконе пятизвездочной гостиницы в центре Парижа, принадлежащий ему, не спал, не торопился, а медленно потягивал красное вино, задумчиво вглядываясь вдаль.

Телефонная вибрация вторглась в его мрачные мысли, и Александер ответил на звонок, вслушиваясь в монотонную речь помощника -Саймона, докладывающего нарытую информацию.

-По достоверным источникам, в день рождение вашей жены незнакомцев не было, и охранники утверждают, что среди всех приглашенных гостей только у одного человека отсутствовало приглашение, но он представился близким другом вашей жены, поэтому его пропустили, предварительно осмотрев, на всякий случай, на наличие оружия, чего при нем не оказалось.

-Ты что мне рассказываешь то, о чем я знаю? -раздраженно прервал его Сандер, сжав тоненькую ножку бокала в руке. -Мне известно, кто это был. Я о чем тебя просил, Саймон?