Unknown

Наша задача по подготовке ужина была приостановлена, так как спустя секунду капли дождя размером со школьный автобус упали тяжелым потоком. Мы все бросились в дом, который построили Гэллоуэй и Коннор, и грызли кокосы и соленую рыбу, пока бешеный ветер трепал и разрывал нашу крышу, срывал оконные переплеты, бурил дыру для импровизированного потолочного люка и угрожал разрушить стены.

Шторм снова напомнил нам (как и рыба-камень), что мы ничтожны, совершенно не существенны и зависим от милости всего, что пожелает дать нам мир.

Воспоминания о крушении самолета не давали нам покоя. Подсчет количества дней, прошедших с тех пор, как мы были защищены стеклом и металлом, а не бамбуком и льном, сопровождался печалью.

Мы прижались друг к другу под запасным одеялом, каждый из нас был поглощен мыслями о близких и о том, что они никогда не узнают, что мы живы... или мертвы, если не выживем.

Это была долгая ночь.

К счастью, по мере того, как на ФиГэл медленно светлело, потоки воды постепенно стихали. Стены держались, а небу надоело пытаться нас убить.

К тому моменту, когда мы выбрались из относительной безопасности нашего бунгало, мокрые от капель, с огромной задачей восстановить наш дом и запасы еды, мы оставили оптимизм в прошлом, осматривая наш остров.

Повсюду песок был усеян обломками. Это была беспорядочная солянка из сломанного мусора, выброшенного океаном. Морские водоросли сползали на белый песок, как внутренности гигантского кальмара, а на деревьях развевались пластиковые пакеты от давно сделанных покупок.

Мы не произносили ни слова, пока двигались к береговой линии, собирая полезные вещи, отданные в благотворительных целях штормом.

К тому времени, когда мы обгорели и нам нужно было укрыться от полуденной жары, мы собрали сломанный шезлонг, который пролежал на дне океана несколько десятилетий (судя по налипшим на его ржавом каркасе ракушкам), пустую бочку из-под масла, несколько мертвых чаек, гниющую рыбу и спутанную зеленую рыболовную сеть.

Помимо туш мертвых существ, каждый сантиметр морского мусора имел свое предназначение.

Каким-то образом неудача пыталась погубить нас, но случилось обратное.

Мы получили то, чего у нас не было раньше.

То, что позволит увеличить продолжительность нашей жизни в разы.

Вместо того чтобы называться ночью из ада, ее окрестили рождественским утром. Праздничный сезон мог задержаться на несколько недель, но Санта-Клаус наконец-то нашел нас со своими санями и оленями.

…

Несмотря на то, что счастье пришло после ночи катастрофы, я все еще не могла избавиться от воспоминаний о том, как это было, когда мы впервые оказались на мели.

Первая паника.

Первая беспомощность.

Первые молитвы о спасении.

Я забыла глубину тоски по дому и бесконечные мольбы о спасении. Время адаптировало нас, и вместе с физическими возможностями развивались и наши мысли. Шли дни, когда я была довольна. Даже недели.

Я была довольна нашей жизнью и поглощена вожделением и потребностью в Гэллоуэйе.

Мы все стали виновны в забывчивости. И скоро... кто знал, что будет означать слово «дом». Станет ли этот остров домом? Станет ли это дикое существование предпочтительнее крысиных бегов общества?

Я не знала.

Я не знала, хотела ли я узнать.

Потому что если это действительно станет домом, а наши разношерстные бандиты станут настоящей семьей... что это будет означать для будущих целей? Неужели мы никогда не попытаемся уехать? Смиримся ли мы с тем, что это наша судьба, и пустим ли корни более постоянные, чем те, что у нас уже были?

У меня не было ответов, и через несколько ночей после шторма, когда рядом никого не было, кто мог бы увидеть мое предательство, я вырвала из блокнота страницу с простыми словами песни, которую написала в самые мрачные дни моего пребывания на острове.

Я свернула пергамент.

Я засунула его в одну из пластиковых бутылок, пожертвованных морем, и зашвырнула ее как можно дальше в прилив.

Именно послания привели меня в это место.

Возможно, плавающее бесхозное послание станет тем, что освободит нас.

…

Третий удар невезения был нанесен не столько по нашей вине или из-за того, что мир пытался нас убить... сколько из-за забытой даты, которая погубила радость маленькой девочки.

Пиппе исполнилось восемь лет.

И мы не праздновали.

Только когда ее сопение, через неделю после муссона, заставило меня вылезти из постели и пойти к ней, она рассказала мне об этом. Держа ее в темноте, она сломалась, не в силах больше сохранять храброе лицо, и рассказала мне самую ужасную вещь.

У нее был день рождения, а она никому не сказала.

А Коннор, будучи типичным подростком, забыл.

Мы были так далеки от праздников и юбилеев, что я даже не подумала их подготовить.

Бедняжка.

Когда мы только приехали, Коннор упомянул, что Пиппе через несколько месяцев исполнится восемь лет. Однако я никогда не спрашивала дату, потому что считала, что мы будем в своих семьях задолго до праздника. Хуже всего было то, что... я сомневалась, что вспомнила бы, если бы он мне сказал. Мой мозг не был мне другом в эти дни.

Но я ошибалась.

Прошли месяцы, а мы все еще были здесь.