Unknown

— А, gallo sciocco (с итал. глупый петух), ты хочешь умереть, sí (с итал. да)?

Осторожно ставя бокал на стол, чтобы не разбить, я выдерживаю его проницательный взгляд и говорю: — Какие у вас очаровательные манеры, мистер Куинн.

— Почти так же очаровательны, как ваши, мисс Карузо.

— Не я задаю невежливые вопросы.

— Почему невежливо интересоваться возрастом моей будущей тети?

— Тети невесты, — поправляю я, желая прополоскать рот с мылом, просто услышав это. — И всегда невежливо спрашивать возраст женщины.

— Как бы невежливо ни было осыпать нового родственника таким … — Он замечает мой испепеляющий взгляд и напряженную позу. — Теплом и гостеприимством?

Мама говорит: — Не принимай это на свой счет, Гомер. Ей никто не нравится.

— Некоторые люди мне нравятся! — Она смотрит на меня.

— Тц. Назови хотя бы двоих.

Ирландец ухмыляется, склоняясь над своей тарелкой и ставя локти на стол. Он подпирает подбородок руками и говорит: — Тридцать восемь.

Мой вдох резкий и громкий: — Мне нет тридцати восьми лет.

Он делает паузу, чтобы неторопливо, полуприкрыв веки, осмотреть мое лицо и грудь.

— Тридцать шесть?

— Этот нож для масла можно использовать и как разделочный инструмент, — решительно говорю я.

— Пять? Четыре?

— Я думаю, нам пора заканчивать этот вечер, мистер Куинн. — Я выдвигаю из-под себя стул и встаю.

Он откидывается на спинку стула и улыбается, сложив руки на животе и вытянув ноги — само воплощение непринужденности владельца поместья.

— Но мы еще не ели десерт.

Мама — предательница — кажется, находит весь этот обмен репликами в высшей степени забавным. На самом деле, она, кажется, находит самого мистера Куинна в высшей степени забавным, что меня возмущает. Это она сказала, что ирландцы отвратительны!

— У нас нет никакого десерта, — выдавливаю я.

— Кроме той панна котты, которую ты приготовила сегодня утром, — говорит мама. — Еще осталось немного тирамису.

Улыбка Куинна расплывается в широкую ухмылку. Он сверкает на меня всеми своими красивыми белыми зубами, не зная и не заботясь о том, что находится в смертельной опасности. Я сердито смотрю на маму.

— Как мило с твоей стороны вспомнить об этом, мама. Тебе не пора ложиться спать?

Она смотрит в окно кухни, потом снова на меня. Поскольку сейчас только половина седьмого и середина августа, на улице еще светло. Но раз она выбрала не ту сторону в этой борьбе, ей нужно уйти.

Она встает. Куинн тоже поднимается.

— Было приятно познакомиться с вами, миссис Карузо, — говорит он. Его улыбка кажется искренней. Не то дерьмо, которым он всегда одаривает меня.

Мама говорит: — Я тоже рада с тобой познакомиться, gallo sciocco. Удачи.

Она ковыляет из кухни, посмеиваясь про себя. Куинн самодовольно смотрит на меня.

— Привязалась ко мне, как утка к воде, тебе так не кажется?

Я решительно говорю: — Это слабоумие.

— Нет, девочка, твоя мать проницательна, как щепка.

— Вот почему она продолжала называть тебя глупым петухом.

— Признай это. Я ей нравлюсь.

— Еще она любит сыр с личинками. — Он морщится.

— Что, черт возьми, такое сыр с личинками?

— Посмотри в зеркало и узнаешь.

Он бросает на меня кислый взгляд, затем снова садится на свое место и многозначительно смотрит на холодильник.

— Мистер Куинн, я не буду подавать вам десерт. Пожалуйста, уходите.

— С чего бы мне хотеть уходить, когда нам так весело?

— С тобой так же весело, как с гангреной.

— Ой. — Он притворяется серьезным, но я вижу, что он пытается не рассмеяться.

Я беру свою тарелку с недоеденной пастой, подхожу к раковине и выливаю ее в сливное отверстие. Я включаю воду и вывоз мусора на полную мощность, надеясь, что шум его оглушит. Он наклоняется над столом, берет мой пустой бокал и снова наполняет его вином. Перекрикивая шум мусоропровода, он кричит: — Я попробую панна котту и тирамису. И я люблю манговое мороженое, если оно у тебя есть. — Он ухмыляется. — Если нет, уверен, ты могла бы приготовить на скорую руку порцию, раз уж ты такая потрясающе хорошая повариха.

Я выключаю воду и утилизатор, хватаюсь за край раковины, закрываю глаза и делаю глубокий вдох, молясь о силе и о том, чтобы потолок не выдержал и рухнул ему на голову. Когда я открываю глаза, Куинн смотрит на меня с таким обжигающим жаром, что мое сердце подпрыгивает.

— Ты боишься оставаться со мной наедине, девочка?

— Не говори глупостей.

— Ты уверена? Ты выглядишь немного взволнованной.

— Вот так я всегда выгляжу перед тем, как меня вырвет.

Он сжимает губы между зубами. Его глаза сверкают, а грудь начинает дрожать. Он снова смеется надо мной. Какой, блядь, большой сюрприз.

— Мистер Куинн…

— Паук.

Я пристально смотрю на него, мои щеки горят, а сердце бешено колотится.

— Я никогда не буду называть тебя этим дурацким прозвищем. Теперь, пожалуйста. Уходи.

Он наклоняет голову и изучает выражение моего лица. Его глаза все еще горят, но в них тоже есть что-то мягкое. Что-то ... неожиданное. Он указывает на мой пустой стул и приказывает: — Садись.

Моя спина напрягается, я отвечаю сквозь стиснутые зубы.

— Я не реагирую на команды. Я не собака.