Уносимые ветром

Объятый страхом, брожу я по собственной квартире. Будь моя воля, я б никогда не включал телевизор, законсервировал бы холодильник и спал бы стоя, как лошадь, поскольку тахта, как осторожно ни укладывайся на ней, издает всякий раз предостерегающий скрип. Сущее безумие — не внять ему.

Я понимаю, что это бзик. И что дальше жить так невозможно. Надо предпринять что-то решительное. Например, написать рассказ. Выставить себя на всеобщее осмеяние.

Пожалуй, так и сделаю. Сяду, вставлю лист в машинку и…

О боже, в машинку! А кто потом будет ее чинить?

ПЯТНЫШКО

На лице Чижикова выступил румянец. Чижиков был смущен и растроган. Он знал, зачем его вызвал начальник. Начальник вызвал его затем, чтобы окончательно выяснить, согласен ли он, Чижиков, на повышение. Чижиков был согласен на повышение.

— Мы ценим ваши заслуги, — сказал начальник. — Вы прекрасный специалист. Вы скромный. Вы отзывчивый. Вы хороший.

Чижиков сопнул носом. Умильная слеза была на подходе.

— И все мы, — продолжал начальник, доставая из папки исписанный лист бумаги, — возмущены нелепой кляузой на вас.

Слеза остановилась где-то на полпути.

— Кляузой?

— Представьте! Какой-то тип написал нам, что якобы вы доите по ночам козу соседки Грушенович. Экая глупость!

Чижиков конфузливо улыбнулся.

— Я не дою козу, — сказал он. — Я и доить-то не умею.

— Знаем! Мы все знаем! Вот справочка: «Дана настоящая в том, что тов. Чижиков Ф. Ф. со дня рождения и по настоящее время живет в городе». Подпись и печать. А как, спрашивается, научиться доить в го-роде?

— Да и молочное-то…

— Знаем! Мы все знаем. Вот выписка из вашей истории болезни: «Тов. Чижикову Ф. Ф. противопоказано молочное ввиду…» Ну и так далее.

— И козы…

— Тоже знаем! Нет никакой козы у соседки Грушенович. Вот акт обследования: «На улице, по которой живет тов. Чижиков Ф. Ф.» зарегистрированы комиссией следующие представители животного мира: четыре собаки породы дворняжка, рыбы неизвестного происхождения в аквариуме писателя Со, а также одиннадцать кошек обоего пола. Мелкого рогатого скота на улице не обнаружено».

— И…

— И это нам известно! Нет никакой соседки Грушенович. Есть соседка Парилова, соседка Ашкинази, соседка Яр-Перемайская, а также персональный пенсионер Мальчиков. Все, как видите, проверено, все выяснено. Кляуза, выходит. Нелепая, мерзкая — тьфу! И так некстати. Мы-то ведь повысить вас хотели.

— Хотели? — переспросил Чижиков и поморгал глазами.

— Хотели. А теперь что ж — сигнал получили. Кляуза, мерзкая — тьфу! А все же сигнал. Пятнышко, так сказать. Никуда не денешься. Придется подождать с годик.

На лице Чижикова выступил румянец.

ВОВИК И СТУЛ

Среди ночи жена проснулась. Она села на кровати и прошептала:

— Не надо обвинять стул.

Не открывая глаз, я сладко потянулся. Жена легонько толкнула меня:

— Ты слышишь! Ни при каких обстоятельствах не надо обвинять стул.

Я укутался в одеяло и сел рядом. Разговор предстоял длинный.

— Ни при каких… — проворчал я недовольно. — Ты всегда любишь крайности. А в воспитании, между прочим, крайность может быть роковой. Вспомни девятый номер «Семьи и школы» за прошлый год.

Я еще не понимал, почему нельзя обвинять стул, но уже не сомневался, что речь идет о воспитании. С тех пор, как родился Вовик, никакой другой вопрос не волновал нас так сильно. За эти два года мы проштудировали всю имеющуюся в библиотеке педагогическую литературу. В газетах, журналах и календарях мы читали лишь «Советы для родителей». Тут же вырезали их и вырезки наклеивали в альбом. Чтобы не пропустить ни одной радиопередачи на темы воспитания, мы работали в разные смены. Потом информировали друг друга о прослушанном. Сегодня у приемника дежурила жена, и, по-видимому, она забыла рассказать мне что-то очень важное. Это-то и разбудило ее.

— Да, так что стул? — спросил я, прерывая неожиданно возникшую дискуссию о формах контроля за ребенком.

— Стул? — спросила жена. — Ах, да… Если ребенок ударится о стул, то ни в коем случае нельзя обвинять стул. Нельзя говорить: какой, дескать, плохой стул, давай побьем его. Это развивает некритическое отношение к собственным поступкам.

Я подумал и согласился.

— Ты сказала это маме? — спросил я.

— Когда же? Ты ведь знаешь, я весь вечер просматривала старый комплект «Семьи и школы».

Утром мы позвонили моей маме и сказали, что ни при каких обстоятельствах нельзя обвинять стул. Вовик жил у нее, и мы держали ее в курсе всех педагогических новостей.

ОН

Именно так и называл его Мелентьев — сперва мысленно, а затем и вслух: ОН. Другие — тоже.

— Ну что, Мелентьев? — спрашивали другие. — Сегодня ОН приходил?

Даже гардеробщица тетя Наташа интересовалась взаимоотношениями Мелентьева с НИМ.

— Как дела, Алексей Федорович? — говорила она, замирая с плащом в руках, потом — с демисезонным пальто, а под конец, когда ОН исчез, с зимним. — Что ОН?