Унтовое войско

— Ваше высокопревосходительство! Уж вы потребуйте от казацких начальников, чтоб следили, как идет заселение Амура. Непорядков всяких много. Орловских да воронежских мужиков сселили в самые что ни на есть таежные урочища. А они в жизнь топора в руке не держали, не ведают, как к лесу подступиться. Зато вятских да вологодских мужиков, умеющих с лесом обходиться, сселили на равнинах. Они же корчуют лес изумительно. Видел я одну вятскую партию. Попала она на лесное место. По распоряжению самого генерал-майора… Лес для вятских жечь сподручно. А что пни вырубить, что коренья рвать — смотреть любо-дорого. Пашню распахивают со сноровкой.

А бывает, что Амур заливает поселенцев, ваше, высокопревосходительство. Избы вода уносит, люди землянки копают, печки из глины ставят. А на них болото давит, цинга привязывается…

На казаков нагляделся… Щеки впалые, сами вроде как больные, дети у них чахлые, вялые, неигривые. За всю неделю не слыхал я ни одной шутки ни от кого. Песни петь и то, видать, разучились. Не знаю… При мне не пели. Грязь есть, вши, голод. А песен не слыхать, нет. Нищета одолела. Тяжело служить казакам. Истинно… унтовое войско.

— Богоспасаемая наша держава, — прошептал генерал и тут же заметил громко: — Всуе говоришь, купец. За царем служба не пропадет.

— Истинно не пропадет. — Ситников перекрестился. — Все под земным богом ходим. Царь-отец, царь-бог…

Генерал-губернатор поднялся с кресла.

— Вижу, клятвенное обещание государю помнишь. Послужи еще как следует… без кудесничаний и плутовства.

— Как можно, ваше высокопревосходительство! Богоискатель я со зрелых моих годов.

— Теперь меня послушай. Богоискатель… От Усть-Стрелочного караула до самого аж Хинганского хребта расселен шестисотенный конный казачий полк. Видел я их летом. Казаки бодры, здоровы духом, довольны своим новым поселением. Ты, купец, плохо глядел… Я казаков лучше тебя знаю, сам войско создавал: и учил, и обмундировывал.

Ситников снова перекрестился:

— Черт попутал! Болтовни наслушался. Я ведь больше по торговле. А так… краем уха. Иной лапти плетет — до того нескладно складывает, а хочется уверовать.

— Знаю, знаю. А тем… переселенцам-казакам на меня обиду иметь грех. Жили в нищете, забытости. По приезде сюда инспектировал я сотню в Верхнеудинске. Провианту получали казаки… муки по три четверти, крупы два четверика и два гарнца в год. На тех харчах не разжиреешь, гостинодворец. Только крепкоголовый не разумеет. Из четырех пятидесятников седло имелось у одного, чекмени у двоих, панталоны форменные у одного, лядунка у одного, прозумент у двоих. Жалованье — какое там! Грошовые расчеты. Грошовые чувства.

— Истинно, ваше высокопревосходительство. У меня самого сын до недавних лет служил при городовом полке…

— А кто их из полицейского ведомства вызволил?

— Вы, ваше высокопревосходительство.

— Ныне они в военном ведомстве, как и положено быть казачеству. Вооружены, слава богу. Нарезными ружьями по образцу лейб-гвардии стрелкового батальона императорской фамилии. А то стыд сказать… В прежние годы в иных сотнях до десяти карабинов старого образца да столько же нового… Это на сотню-то! Половина казаков ходила без сабель и без пик. Пистолеты и те не у каждого. А занятие какое? Колодников сопровождали да вашего брата купца в пьяном лике приходилось урезонивать, в управу волочь. Булгачить любите, не дай и не приведи господь!

Петр Дормидонтович покраснел до корней волос. Душа в пятки ушла. Тяжело задышав, полез в карман за платком. И все же набрался смелости встать и поклониться:

— Засиделся я у вас, пора и честь знать. Премного благодарствую!

В Выселки от окружной управы послано было предписание учинить повальный обыск[55] о жене казака Ивана Кудеярова. Предписывалось всем крестьянам, как на крестном целовании, без утайки объявить о поведении Катерины Кудеяровой, не была ли она ранее замечена в каком-либо неблагопристойном и предосудительном поступке.

Выселковских мужиков согнали в волость. Регистратор окружного управления зачитал им присягу. Мужики, соблюдая очередь, подходили к священнику, целовали евангелие и крест, писарь ставил под присягой их фамилии.

Окружной заседатель Оринкин вел спрос.

Перед ним стоял тщедушный мужичишка с испитым лицом растрепанный, в незастегнутой рубахе, излатанном армяке.

— Обещаюсь и клянусь всемогущим богом перед святым его евангелием, — забормотал мужичишка, — ни для дружбы или склонности… Помилуй бог, ни подарков или страха ради и не для зависти… Слыхали присягу по указу его императорского величества, нашего всемилостивейшего государя. Отвечаю, как на страшном суде христовом. Токмо что целовал евангелие и крест спасителя.

Секретарь суда взял бумагу и стал читать:

— Выселковского селения крестьянин Вологдин Дмитрий, от роду сорока пяти лет, у духовника на исповеди был, из дарохранительницы святое причастие принял в нонешнем годе…

— Не из дарохранительницы, — с радостной поспешностью перебил мужичишка. — Принимал святое причастие из дароносицы. Батюшка наезжал к нам… Из дароносицы! Да-а.