Unwritten (СИ)

Тупые щелчки мыши, сменяющиеся окна на экране; воспаленными глазами автор наискосок проглядывал свои старые рассказы и повести, ища, за что зацепиться, где найти хотя бы отголосок былого запала. Он хорошо помнил, как писал раньше, с каким воодушевлением, вкладывая всего себя в каждое слово. Но сейчас все эти рассказы казались пустыми, бессмысленными. Местами излишне пафосные, местами чрезмерно наивные и по-детски жестокие. Да, это была именно та «детская жестокость», не в полной мере осознаваемая, принимаемая обычно за «реалистичное описание травм». На деле же — бессмысленное издевательство, за которым скрываются желание выместить злобу да чувство власти над чужой жизнью, какие чувствует ребенок, вырывающий крылья пойманной птице.

Несколько щелчков — на экране опять полотно Word’а, обрывающийся в белую пропасть текст, да мигающая каретка на новой строке.

Backspace

Каретка отъехала обратно в конец предыдущего абзаца, всё так же вопросительно мигая.

Образов не было. Ничего не было. Даже музыка начинала раздражать, только не хотелось её выключать, не хотелось оставаться в тишине, и слух цеплялся за неё, на автомате, механически переводя текст на русский.

Привычка требовала продолжать, в ритме выбивая слова. Но и слов так же не было. Это всё было совсем не то, что хотелось написать.

Не то, что хотелось увидеть.

Не то, ради чего стоило писать дальше.

Вздохнув и сняв наушники, Толя снова вернулся к тексту. Рассказ надо было закончить, чтобы вычеркнуть из списка удерживаемых в голове идей ещё одну, освободить пустое место, чтобы стало одной обузой меньше.

Написать и забыть, чтобы она больше не грызла изнутри. Как и всегда.

Всегда.

Ты так делал всегда: не реализовывал то, что так хотел увидеть, а попросту отвязывался от настойчивых образов, лезущих в голову. Или нет?

Нет, конечно. Иногда приходила идея, целиком и полностью захватывающая меня, и я мечтал видеть её. Мечтал оживить героев. Порой ради одной сцены, такой сладкой, сводящей с ума, готов был создать и оживить, поднять с листа целый мир.

Который неизменно спускал всё вниз, во мрак и кровь…

Ночь — плохое время суток. Слишком тихо. Оставшись один в тишине и без света, начинаешь слышать себя. Закрывая слипающиеся глаза, задумываться о том, о чём не хочется думать.

И получать в ответ то, что совершенно не хочешь слышать.

…Настолько глубоко в темноту, вниз по дороге с тупиком в конце, что даже когда ты добирался до той самой сцены, ты уже не мог написать её такой, какой видел, не так ли? Не мог ощутить её вкус, её прежнее очарование? И это не образ выцвел со временем — ты всё испортил сам, стремясь сделать из написанного «реалистичную» историю…

Привычка говорить с самим собой стала навязчивой манией, когда никого не оставалось рядом. Говорить и отвечать себе. Порой насмешливо, порой грубо, порой успокаивая, но неизменно — находя другое мнение, не соглашаясь. И, как и всегда, говоря с собой не образами, не отрывочными фразами, а чётко оформленными словами, выстраиваемыми мостами предложениями.

…Реалистичную! Рассказать людям вокруг «сказку», показав всё, как было бы «без прикрас», показав «жизнь». Зацикленный на разбивании «глупых мечт», с ними разбиваешь и то, для чего ты писал.

Пальцы автора зависли над клавиатурой. Ему показалось, или он заметил движение? Нет, ничего, вот только мысли сбились, и Толя в очередной раз потерял цепочку размышлений.

Тишина в сознании.

Пустота под руками.

Анатолий долго смотрел на белую преграду экрана, на расплывающиеся, двоящиеся в глазах строчки. Взгляд пополз выше, зацепившись за тень на стене. Только что сонливо слипавшиеся, глаза резко раскрылись. Не мигая, парень уставился на чётко выделяющуюся из окружения деталь, которой тут по определению не могло быть, если только в комнате не находился кто-то ещё.

Что было невозможно.