Уорхол

Для Гринберга период 1947–1948 годов (решающий в обучении Энди Вархола в институте) ознаменовался переломом и значительным качественным рывком в искусстве. «Нью-Йоркская школа становилась заметной и жизнеспособной, – писала Дора Астон. – Во всех странах художников охватил небывалый порыв энтузиазма, они с нетерпением ждали возможности поговорить о настоящем движении, и все они съехались в Нью-Йорк. Здесь, в кафетерии Waldorf велись свободные дискуссии, которые становились с каждым днем все оживленнее. В престижных кварталах, в северном Манхэттене открывались новые галереи, начал расти интерес и к музейным экспозициям».

В этой бурлящей артистической атмосфере Энди Вархола доказывал что-то самому себе и преподавателям, недовольным его независимостью и провокационными суждениями. В этой наэлектризованной и увлеченной новыми идеями среде происходило его становление как художника.

1950-е годы, прошедшие в занятиях рисунком и рекламой, станут годами ученичества для грядущих лет богатства, известности и признания, но как художник он сформировался в 1948 году – в институте Карнеги.

Чему он научился в институте? Гораздо большему, чем можно себе представить. Он открыл свободу, по крайней мере – свободу для себя, и понял, как ее завоевать. Теперь он знал, как достичь известности, вопреки любым препятствиям.

Раньше Уорхол всегда прятал свои убеждения – это была отрицательная сторона его чрезмерной, не поддающейся контролю застенчивости. Эти две противоположные черты характера Энди – застенчивая пассивность и решительный настрой на карьеру – только укрепились, а в конце учебы молодой Вархола уже примерно знал, что ему делать с самим собой.

Один случай, описанный в его биографии критиком Виктором Бокрисом, показывает это: «Незадолго до получения диплома Энди играл в одном спектакле, поставленном в театральном кружке, под названием Take it easy club, в котором несколько студентов позволили себе довольно едкую сатиру в адрес своих профессоров. Во время одной из таких сцен Энди вдруг вспрыгнул на сцену, держа в широко разведенных руках раскрашенный лист бумаги и, размахивая им, принялся исполнять импровизированный триумфальный танец, выкрикивая: “О, вы не сможете меня напугать, я не боюсь. Это мой обряд. О, вы не сможете меня напугать, я не боюсь”». В 1947–1948 годах, еще продолжая учебу, Энди поступил на работу в крупный универмаг Joseph Horne’s, куда его пригласили для консультаций с сотрудниками, работавшими на Vogue, Harper’s Bazaar, для поиска новых идей и оформления витрин. Там он поистине открыл мир моды, это был рай!

В последний год учебы он записался на курс современного танца, где обнаружил неисчерпаемые возможности для самовыражения и вдохновения. Он ходил смотреть все шоу Хосе Лимона[220] – знаменитости в культурной танцевальной среде. Он спешил быть одним из первых зрителей, когда в Питтсбург приехала со своей труппой Марта Грэхем[221]. Как когда-то, он и его друзья вновь начали рассуждать и спорить, теперь – о теории и технике отчуждения, которая, как им казалось, имеет сходство, пусть и обманчивое, с пьесами Бертольта Брехта[222]… Все это он оценил по достоинству и хранил в своей памяти, потому что впечатления оставили глубокий след в его душе и открыли ему новые горизонты, поэтому не будем слепо верить в миф о «некультурности» Уорхола.

Но самое знаменательное событие тех пяти лет обучения в Технологическом институте Карнеги – это, без сомнения, встреча с блистательным Филипом Пёрлстайном[223], который был старше на четыре года и поэтому, едва наступил 1943 год, был мобилизован и отправлен в Италию. Вернувшись в 1946 году, он поразил Энди, уже второкурсника, своими знаниями в области истории искусства (в Италии он много ходил по музеям) и тем, что журнал Life напечатал репродукции двух его картин, когда автору исполнилось только четырнадцать лет. Филип Пёрлстайн, известный в основном как художник-экспрессионист, близкий к Алексу Кацу[224], стал лучшим другом Энди Вархола. Уорхол всегда любил тех, у кого было чему поучиться и кто мог оказать при необходимости помощь и поддержку.

Интересны слова Пёрлстайна, которые цитирует Жан Стайн[225] в своей книге под названием Edie: «Когда в 1946 году я встретил Энди в Технологическом институте, он был все таким же искренним пареньком, каким был наверняка во время своего детства в Питтсбурге, и очень спокойным.

Все проблемы, которые возникали у него в учебе, сводились только к проблеме общения: он просто не понимал, чего преподаватели хотят от него. Потом он нашел работу оформителя витрин. Это было до того, как из журналов о моде он узнал о существовании совершенно иного мира, там было гораздо больше возможностей сделать интересную карьеру».