Читаем Уорлегган полностью

— Можете смеяться, Малкольм, но это правда. А теперь расскажите что-нибудь о себе. Сколько дам уже называли вас Малкольмом?

— Что? — капитан уставился на неё, прямо в тёмные, смотрящие в упор глаза, ища скрытую насмешку, но не находя её, хотя все еще подозревая, что она хорошо спрятана.


— Немногие, признаюсь, но немногих и прельщает образ жизни военного. Мне трудно угодить, как, полагаю и вам. Меня воспитали в любви к самому лучшему, и это, согласитесь, весьма стесняющее обстоятельство. Тем не менее, в этом кроются свои преимущества, когда возникает такой случай...

— Какой случай?

— Называть даму её христианским именем, — рассмеялся МакНил, — первое проявление ласки. Это как... как прикосновение рук без перчаток, как помочь спуститься со ступеней, как вызвать улыбку, намекающую на нечто большее, чем дружба. Я восхищаюсь вашим именем, Демельза. Откуда оно и что означает?

— Оттуда же, откуда, полагаю, и ваше, Малкольм, от матери. Не знаю, где она его взяла. Старый цыган, постучавшийся однажды в дверь, сказал, что на старом корнуолльском языке это означает «Твоя сладость», но это был просто невежественный старик, и не думаю, что он прав.

— «Твоя сладость». Весьма подходит. Хотя, наверное, я чувствовал бы себя счастливее, если бы оно означало «моя сладость».

— Если бы я знала, как много значения вы придаете тому, что мы называем друг друга по имени, я бы задумалась, позволить ли вам это с такой легкостью.

— Но почему? Разве вы не сказали, когда мы только встретились на этом вечере, что, о чем бы я ни попросил...

— Не думаю, что там прозвучало «о чем угодно», — улыбнулась Демельза, глядя ему в глаза.

— В моих желаниях «что угодно» точно присутствует.

Оба какое-то время молчали, и не успела Демельза подобрать подходящий ответ, кто-то подошел к ним и сказал:

— Полагаю, это наш танец, мэм.

И увел Демельзу.

Но Мак-Нил, зайдя так далеко, останавливаться не собирался. Будучи кавалеристом, он знал все ходы наперед. Когда пришло время их следующего танца, он предложил выйти на террасу подышать свежим воздухом. Там находились и другие парочки. Долгие сумерки наконец угасли, и наступила ночь. Темень без луны или звезд. Они прохаживались туда-сюда, шея и плечи Демельзы едва заметно белели в темноте. Какое-то время они разговаривали, а затем Демельза поежилась…

— Вам холодно, дорогая, — и он немедленно положил руку ей на плечи, — простите, я принесу вам шаль.

— У меня ее нет, — ответила Демельза, очень осторожно высвободившись, — я не взяла её, потому что у меня ее нет. Но мне не холодно. Просто что-то внезапно нашло.

— Расскажите об этом.

— О, не получится. Это старое корнуолльское словечко. Мурашки — самое близкое по значению. Но всё прошло, забудем об этом.

До сих пор ей никогда не оказывали подобного внимания, даже Росс. Это захватило её, хотя она и пыталась оставаться безучастной.

— Что за удача задержала меня здесь еще на два дня, — произнес МакНил. — Я ясно вижу, что вы сегодня не остались бы без внимания. Да мужчины бы просто схватились друг с другом за право поухаживать за вами, но мне кажется, я надеюсь, что другие вам бы так не приглянулись.

— Они бы мне так не приглянулись, — согласилась Демельза. — Вы уже оправились от раны? Поздновато уже интересоваться, но...

— Да, вполне. Смотрите, — он вытянул руку, — прямо как новая... И ранение того стоило, раз уж я встретил вас.

Они подошли к краю террасы и остановились. Демельза собралась развернуться, но МакНил стоял на месте. Вот, подумала она, настало время принимать решение. Он наклоняет голову, чтобы меня поцеловать. Что ж, я сама этого просила. Я часто гадала, каково это — с такими-то усами... Теперь я знаю... Неужели это я, смотрю на волосы этого незнакомца, ощущая его губы и руки? Пора отвернуться, до чего ж долгий поцелуй, вот проклятье, мне нравится, хотя одновременно и не нравится. О нет, это происходит не со мной, я сижу дома у камина, Джереми спит наверху, а Росс... Росс — в объятьях Элизабет...

Когда МакНил наконец ее выпустил, Демельза прислонилась к балюстраде и огляделась, хотя и несколько запоздало, не подсматривает ли кто. Но вокруг была только ночь. Она перевела дыхание и нерешительно поднесла руку к волосам. МакНил был высоким мужчиной, чуть ниже Росса, но более крупным и статным. И явно не новичком.

— С тех самых пор как я повстречал вас, с тех самых пор много лет назад мне хотелось так сделать. Ох, у меня это просто вызывает трепет.

— Я рада, что вам это доставило удовольствие.

— Ах, шалунья. Но с людьми всегда так, Демельза — когда исполняется одно желание, человек начинает желать большего, пока не...

— Пока не остается никаких. И что же тогда, Малкольм?

— Что тогда? Тогда этот кто-то достигает желаемого. Вы имели в виду тщетность? У меня не было подобного опыта. И я, несомненно, убежден, что в этом случае все будет не так.

— А что же я?

— Я вас не разочарую. Вы же так не думаете?

Их головы по-прежнему почти соприкасались. Беседа полностью вышла из-под контроля, просто какое-то безумие. Демельза не знала, как справиться с ситуацией.

Перейти на страницу:

Все книги серии Сага о Полдарках

Похожие книги

Убить змееныша
Убить змееныша

«Русские не римляне, им хлеба и зрелищ много не нужно. Зато нужна великая цель, и мы ее дадим. А где цель, там и цепь… Если же всякий начнет печься о собственном счастье, то, что от России останется?» Пьеса «Убить Змееныша» закрывает тему XVII века в проекте Бориса Акунина «История Российского государства» и заставляет задуматься о развилках российской истории, о том, что все и всегда могло получиться иначе. Пьеса стала частью нового спектакля-триптиха РАМТ «Последние дни» в постановке Алексея Бородина, где сходятся не только герои, но и авторы, разминувшиеся в веках: Александр Пушкин рассказывает историю «Медного всадника» и сам попадает в поле зрения Михаила Булгакова. А из XXI столетия Борис Акунин наблюдает за юным царевичем Петром: «…И ничего не будет. Ничего, о чем мечтали… Ни флота. Ни побед. Ни окна в Европу. Ни правильной столицы на морском берегу. Ни империи. Не быть России великой…»

Борис Акунин

Драматургия / Стихи и поэзия
Том 2: Театр
Том 2: Театр

Трехтомник произведений Жана Кокто (1889–1963) весьма полно представит нашему читателю литературное творчество этой поистине уникальной фигуры западноевропейского искусства XX века: поэт и прозаик, драматург и сценарист, критик и теоретик искусства, разнообразнейший художник живописец, график, сценограф, карикатурист, создатель удивительных фресок, которому, казалось, было всё по плечу. Этот по-возрожденчески одаренный человек стал на долгие годы символом современного авангарда.Набрасывая некогда план своего Собрания сочинений, Жан Кокто, великий авангардист и пролагатель новых путей в искусстве XX века, обозначил многообразие видов творчества, которым отдал дань, одним и тем же словом — «поэзия»: «Поэзия романа», «Поэзия кино», «Поэзия театра»… Ключевое это слово, «поэзия», объединяет и три разнородные драматические произведения, включенные во второй том и представляющие такое необычное явление, как Театр Жана Кокто, на протяжении тридцати лет (с 20-х по 50-е годы) будораживший и ошеломлявший Париж и театральную Европу.Обращаясь к классической античной мифологии («Адская машина»), не раз использованным в литературе средневековым легендам и образам так называемого «Артуровского цикла» («Рыцари Круглого Стола») и, наконец, совершенно неожиданно — к приемам популярного и любимого публикой «бульварного театра» («Двуглавый орел»), Кокто, будто прикосновением волшебной палочки, умеет извлечь из всего поэзию, по-новому освещая привычное, преображая его в Красоту. Обращаясь к старым мифам и легендам, обряжая персонажи в старинные одежды, помещая их в экзотический антураж, он говорит о нашем времени, откликается на боль и конфликты современности.Все три пьесы Кокто на русском языке публикуются впервые, что, несомненно, будет интересно всем театралам и поклонникам творчества оригинальнейшего из лидеров французской литературы XX века.

Жан Кокто

Драматургия