«Затем мы сделали небольшую пятнадцатиминутную радиопрограмму. Моя мать играла на органе, а отец представлял нас: “Это Дорис, ей 14 лет, а это Уоррен, ему 11 лет”. Моими словами были “Подожди минутку, пап. Я читаю спортивную колонку”. А потом мы пели “Прекрасную Америку”, а мама аккомпанировала нам на органе. Эта передача не была чем-то сверхъестественным, но она помогла привлечь добровольцев. Все-таки другой кандидат находился на своем посту уже четыре срока».
Политическая платформа Баффета базировалась прежде всего на противостоянии бессмысленному социальному конформизму, который в 1940-е годы повсеместно царил на Среднем Западе. Говард призывал избирателей «изгнать из Вашингтона всех сумасбродов, напыщенных ничтожеств, провокаторов, лунатиков и снобов».
Эта пламенная речь точно отражала его твердость, тонкое чувство юмора и определенное простодушие. В течение многих лет Говард носил в кармане помятый листок бумаги со словами: «Я дитя Божье. Я в Его руках. Что до моего тела — оно не будет вечным. Что до моей души — она бессмертна. Чего мне бояться?»3
К великому сожалению своего сына, когда дело касалось реальных действий в условиях Омахи, Говард вел себя так, как будто воспринимал эти слова буквально.
Во время избирательной кампании он будил Уоррена, которому в то время было уже двенадцать лет, задолго до рассвета, и они отправлялись на скотные дворы в Южную Омаху. Город славился не только железными дорогами, но и многочисленными скотными дворами, в которых работало почти двадцать тысяч человек, в основном иммигрантов. В город ежегодно поступало более восьми миллионов животных4, а из него вывозились миллиарды тонн упакованных продуктов51. Южная Омаха когда-то была отдельным городом. Географически она находилась недалеко от центра, но с культурной точки зрения была невообразимо далеко. В течение нескольких десятилетий она представляла собой прекрасную почву для большинства этнических и расовых беспорядков.
Уоррен в испуге останавливался в начале квартала, тревожно сжимал кулаки и с опаской смотрел на отца. Говард хромал с детства из-за перенесенного полиомиелита, и вся семья беспокоилась о его больном сердце. Когда они в половине шестого шли на утреннюю смену на мясокомбинат и Уоррен видел, как отец проходит мимо огромных свирепых мужчин в комбинезонах, его желудок делал кульбит.
Многие из них не говорили дома по-английски. Негры и новые иммигранты, наименее обеспеченные жители, ютились в общежитиях и лачугах недалеко от скотных дворов. Те, у кого было больше здравомыслия и средств, нашли выход из положения и жили в аккуратных домиках с крутыми крышами в своих этнических районах, раскиданных по холмам Южной Омахи: чехи в Маленькой Богемии, сербы и хорваты в Гуз-Холлоу, поляки в Джи-Тауне (бывший Греческий город). Греки уже давно там не жили; их дома были разрушены во время антииммигрантского бунта 1909 года.
Говард общался с различными людьми, начиная с «рабочей аристократии», профессиональных мясников из убойно-разделочного цеха, которые работали на самом верхнем этаже скотобойни, и заканчивая рабочими на нижних этажах, на свалке и в лярдовом цехе. Женщины очищали свиные шкуры, скручивали сардельки, окрашивали и маркировали банки, ощипывали кур и сортировали яйца. Руководство охотно брало чернокожих женщин на работу в цех субпродуктов, потому что им можно было платить меньше, чем белым5. Они очищали потроха — кишки, мочевые пузыри, сердца, железы и другие органы. Они сортировали, солили и фаршировали кишки, стоя по щиколотку в горячей кровавой воде. Они неглубоко вдыхали открытыми ртами, чтобы частицы экскрементов не попали в нижние отделы легких6. Даже только что приехавшие в страну иммигранты или чернокожие мужчины не заходили в цех субпродуктов. Эту работу выполняли исключительно чернокожие женщины.
Мужчины и женщины, черные и белые, эти люди были демократами до мозга костей. Остальная часть Небраски, может быть, и выступала против «Нового курса», политики Франклина Делано Рузвельта во времена Великой депрессии, но в этой части города он все еще был героем. Однако листовки, которые Говард Баффет вежливо вкладывал в их мозолистые руки, кричали о том, что Рузвельт представлял собой наибольшую опасность для демократии, с которой Америка когда-либо сталкивалась. Если у него была возможность высказаться, он спокойно объяснял, почему в случае избрания конгрессменом он всегда будет голосовать за принятие тех законов, против которых выступали рабочие скотных дворов.
Говард был фанатиком, но он не был ни глупым, ни помешанным. Хотя он и вручил свою жизнь в руки Господа, у него был запасной план. Он брал с собой Уоррена не для того, чтобы тот научился чему-либо или поддержал отца в драке. Его задачей было бежать за полицейскими, если рабочие начнут избивать отца.