Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира

Был еще и третий урок — вкладывая чужие деньги, ты рискуешь тем, что в случае ошибки именно ты будешь виноват в их потере. Он не хотел нести ответственность за чьи-либо деньги, если только не был абсолютно уверен, что достигнет нужной цели.

Глава 9. Пальцы, испачканные чернилами

Омаха и Вашингтон • 1941-1944 годы

Одним воскресным декабрьским днем Баффеты с одиннадцатилетним Уорреном возвращались из Вест-Пойнта после посещения церкви. В машине играло радио, но в какой-то момент ведущий прервал программу и сообщил, что японцы напали на Перл-Харбор. Никто не объяснил, что случилось и сколько людей было убито или ранено, но по общему волнению Уоррен понял, что мир изменился навсегда.

Политические взгляды его отца, и без того достаточно консервативные, быстро превратились в еще более реакционные. Говард и его друзья считали Рузвельта подстрекателем, который захотел стать диктатором путем вовлечения Америки в еще одну европейскую войну. Они считали, что Европа, которая не в состоянии решить свои мелкие ссоры до того, как они превращаются в смертельные конфликты, должна самостоятельно вариться в своем котле.

До сих пор уговоры и лесть Рузвельта ни к чему не привели. Ни «международное сотрудничество» — до безобразия лживая программа ленд-лиза, которую Говард называл «Операцией “Крысиная нора”»¹, представлявшая собой прямые поставки (а не кредит или аренду) необходимого снаряжения в Англию, ни совместные речи с пользующимся популярностью дородным англичанином Уинстоном Черчиллем не втянули Америку в войну. Рузвельт говорил: «Я уверяю всех матерей и отцов... Ваши сыновья не будут сражаться в чужой войне», — и при этом, как считали многие, нагло врал². Говард пришел к выводу, что, находясь в отчаянном положении, Рузвельт и начальник штаба сухопутных войск США генерал Джордж Маршалл решили, что «единственный путь вовлечь Америку в европейскую войну — это заставить японцев напасть на нас и оставить людей в Перл-Харборе в неведении», — говорит Уоррен. В то время это мнение было широко распространено среди консерваторов.

Весной следующего года Республиканская партия поручила Говарду щекотливое задание — найти кандидата для выборов в Конгресс, способного выступить против популярного политика Чарльза Ф. Маклафлина. По семейным преданиям, отчаявшись найти человека, согласного стать жертвенным ягненком и работать против имевшего все преимущества демократа, Говард в последнюю минуту вписал в бюллетень свое имя.

Он понял, что ему нравится участвовать в избирательной кампании. Баффеты расклеивали простые листовки с надписью «Баффета в Конгресс» на телефонных столбах. Говард и Лейла раздавали агитационные листовки на сельских ярмарках, выставках домашнего скота и конкурсах на самый большой овощ. «Он был самым малообещающим кандидатом. Он ненавидел говорить на публике. Моя мать была общительным человеком, а вот отец — замкнутым». Лейла, любительница поговорить, инстинктивно знала, как работать с людьми, и наслаждалась общением. Дети ходили по ярмаркам и спрашивали посетителей: «Вы будете голосовать за моего папу?», а потом отправлялись кататься на чертовом колесе.

«Затем мы сделали небольшую пятнадцатиминутную радиопрограмму. Моя мать играла на органе, а отец представлял нас: “Это Дорис, ей 14 лет, а это Уоррен, ему 11 лет”. Моими словами были “Подожди минутку, пап. Я читаю спортивную колонку”. А потом мы пели “Прекрасную Америку”, а мама аккомпанировала нам на органе. Эта передача не была чем-то сверхъестественным, но она помогла привлечь добровольцев. Все-таки другой кандидат находился на своем посту уже четыре срока».

Политическая платформа Баффета базировалась прежде всего на противостоянии бессмысленному социальному конформизму, который в 1940-е годы повсеместно царил на Среднем Западе. Говард призывал избирателей «изгнать из Вашингтона всех сумасбродов, напыщенных ничтожеств, провокаторов, лунатиков и снобов».

Эта пламенная речь точно отражала его твердость, тонкое чувство юмора и определенное простодушие. В течение многих лет Говард носил в кармане помятый листок бумаги со словами: «Я дитя Божье. Я в Его руках. Что до моего тела — оно не будет вечным. Что до моей души — она бессмертна. Чего мне бояться?»³

К великому сожалению своего сына, когда дело касалось реальных действий в условиях Омахи, Говард вел себя так, как будто воспринимал эти слова буквально.