Упасть в небо

Мужик спокойно сел, оглядел пирующих. На секунду я поймала взгляд серых глаз из-под тёмных густых бровей — внимательный, острый, умный. Потом скальд положил на колени инструмент и неожиданно мягко, даже нежно, прикоснулся к струнам. И заговорил-запел…

Голос оказался глубоким, приятного тембра, звучным. Ритм напоминал набегающие на берег волны — одна за одной, одна за другой… И впервые викинговский язык показался мне красивым. Вот только сознание выцепляло отдельные слова, а общий смысл ускользал…

«Скальд Ингрегарте. Он знаменит. А это — сказание об охоте на великого кита и пире по этому поводу. Одна из традиционных праздничных песен. Но обычно поют о битвах», — прокомментировал Шон.

«Я не понимаю смысла. Расслышала „конь“, „корабль“ и „сарай“ подряд. Ерунда какая-то».

«А, это кеннинги, — ментально хихикнул Шон. — Стандартный стихотворный приём. Существительные нанизываются как бусины, причём одно служит определением другого. „Конь корабельных сараев“ — попросту корабль. „Пот меча“ — кровь. „Ясень битвы“ — воин. Это общеупотребительные. Но иногда такого наворотят, что голову сломаешь, пока догадаешься».

«Например?» — заинтересовалась я.

«Отгадай, что такое „звенящая рыба кольчуги“?»

Рыба? Я задумалась.

«Меч, — встрял Аскани. — Я читал».

А почему рыба-то?

«Продолговатый и блестит как чешуя? — предположил Ас. Потом хмыкнул. — А сообразишь, что такое „лебедь пота шипа ран“?»

Да мне откуда знать, что это за плод воспалённого воображения?

«Распутывай сзади наперёд», — подсказал Ас.

Ладно. «Шип ран» — чем такое может быть? Наверное, оружие…

«Верно, это меч».

Тогда «пот меча», как Шон сказал, — кровь. Но что такое «лебедь крови»?

«Это Мрак», — засмеялся Ас.

Мрак — лебедь? Однако… Интересно, ворон знает о своём счастье? Но чудесато…

Ингрегарте продолжал петь. Пока кит оставался непойманным, шло поимённое перечисление всех, кто сел на корабли, и описание их доблестей…

Застолье продолжалось до позднего вечера, пока большинство пирующих в самом прямом смысле слова не отпали от столов. Кстати, конунг с интересом поглядывал на меня, похоже, ожидал, что я тоже вот-вот начну сползать со стула…

Были ещё поединки, выступали скоморохи и акробаты, пел второй скальд — как я поняла, этот исполнял нечто очень воинственное, потому как половина гостей с энтузиазмом начала долбить в такт кубками и кружками по столам. Кстати, команда «Камбалы» почти в полном составе тоже была тут — праздновала за одним из нижних столов.

Время от времени Могучерукий обращался ко мне с каким-нибудь вопросом или выражал эмоции по поводу происходящего. Последние были бурными, видно, помогло выпитое горячительное. Я же смотрела на Могучерукого ласково, как на осиное гнездо по соседству. Если б не Шон с Асом, сбежала бы за южный горизонт безо всякого корабля!

Нельзя сказать, что конунг мне не нравился — импонировала его уверенность в себе, радушие, то, насколько тот полон жизненных сил, но его соседство — вот как подобрать слово? — давило. Огромный мужчина в своём высоченном кресле возносился надо мной на две головы, и мне это почему-то совсем не нравилось. А ещё — запах. От Аскани веяло весенним лесом, от Шона — свежестью летнего ливня. Я сама мыла волосы мелиссой лимонной и следила за чистотой, как кошка. А раскрасневшийся после нескольких кубков вересковой медовухи Ульхдаттвар Могучерукий пах именно так, как должен пахнуть вечером здоровый мужчина, надевший утром свежую рубаху. Плюс к этому примешивался едва уловимый дух от шкуры за его плечами и кожи на одежде. Почему-то для меня это всё сливалось в запах опасности. Обниматься бы с конунгом я не стала ни за какие коврижки. Ну, разве только ради мира в герцогстве Сайгирн, но надеюсь, что мы обойдёмся без этого.

Ас тихонько посетовал, что ему так и не удалось прочесть ничьих мыслей. А от аур толку нет — все возбуждены, есть радость, предвкушение… и никакой полезной информации.

Когда мы наконец вернулись в дом, я почувствовала, что вымоталась сильнее, чем после любого экзамена. Сидеть под прицелом сотен любопытных глаз, делать вид, что ничего не происходит, да ещё поддерживать беседу на викинговском потребовало всех сил. И я никак не могла понять — чего хочет конунг? Мучило ощущение, есть какой-то подтекст, какая-то подоплёка, которой я не улавливаю. И это беспокоило не меньше, чем надобность обдумывать каждое сказанное вслух слово. Морально тяжело. И физически тоже. Потому что я переела. И очень хотелось чистой воды — из-за превращения спирта в сахар пришлось нахлебаться сиропа. Эх, вот бы оказаться сейчас в нашей с Бри комнате в общежитии — чтобы раздеться и, ни о чём не думая и не беспокоясь, завалиться с книжкой и кружкой душистой тёплой тайры на кровать — читать и спокойно, в тишине, размышлять.

Размечталась!

Шон, который большую часть времени общался с нами и Лихом ментально, очевидно, скрывая свою настоящую роль в посольстве, потянулся: