Уплыть за закат. Жизнь и любови Морин Джонсон. Мемуары одной беспутной леди

Гретхен доложила, что они сбили сорок семь из шестидесяти бомбардировщиков второй волны. Тринадцать оставшихся успели сбросить часть бомб. (Девушки Гретхен использовали излучатели и приборы ночного видения, направляя луч, как правило, на бензобак. Иногда бомбы взрывались одновременно с бензобаком; иногда они взрывались при ударе о землю, иногда не взрывались, добавляя работы саперам на следующий день.)

Но мы ничего этого не видели. Порой бомба падала где-то рядом, и кто-нибудь говорил: «Близко», – а кто-то отвечал: «Слишком близко», и все продолжали работать.

Сбитый самолет взрывается не так, как бомба, – а истребитель не так, как бомбардировщик. Мистер Пратт говорил, что может отличить по звуку падение «спитфайра» от падения «мессершмитта». Он, возможно, и мог – я нет.

Третья волна, по сообщению Гретхен, нахлынула с двух сторон – с северо-востока и северо-запада. Но ее девушки уже приноровились стрелять из своего, в общем-то, пехотного оружия по непривычным мишеням, быстро отличая при этом бомбардировщики от «спитфайров», – и, как выразилась Гретхен, «устроили стрельбу по тарелочкам». Я все собиралась спросить, что это значит, но так и не спросила.

После каждой волны наступало затишье, но не для нас. К середине ночи мы совсем зашились – раненых поступало больше, чем мы успевали обработать. Джубал стал относиться к отбору менее строго и теперь отправлял к Иштар не только смертельные, но и просто тяжелые случаи. Наше участие стало более заметным, зато, безусловно, было спасено больше жизней.

Во время четвертой волны, где-то перед рассветом, я услышала Гретхен:

– Йомен вызывает Коня. Конь, ответь срочно.

– Что у тебя, Гретхен?

– Что-то упало на наши ворота – наверное, кусок сбитого самолета.

– Ворота повреждены?

– Не знаю. Они исчезли. Были – и нету.

– Йомен, эвакуируйтесь через ворота перевязочного пункта. Знаешь, где это? Квадрат и пеленг известны?

– Да, но…

– Приказываю эвакуироваться. Быстро.

– Хейзел, но ведь пострадали только ворота. Мы можем и дальше сбивать самолеты.

– Оставайся на связи. Белый Утес, я Конь. Дити, где ты там? Проснись.

– Я не сплю.

– По данным разведки, бомбардировщики заходили на цель только четыре раза. Будет у Гретхен еще дичь или нет?

– Один момент. – (Момент затянулся надолго.) – «Обманщица» говорит, что на поле больше нет бомбардировщиков, готовящихся к вылету. А на востоке занимается рассвет.

– Всем постам, я Конь. Объявляю отбой. Кровь, дождитесь Йомена, затем эвакуируйтесь вместе с Праймом. Используйте шприц, если нужно. Доложите, как поняли.

– Я Утес, понял тебя, Конь, – снимаемся.

– Йомен понял, Конь. Отряд ведет отец Шульц, а я продолжаю стрелять.

– Я Кровь, поняла тебя, Конь. Хейзел, скажи Иштар, чтобы отправляла раненых обратно, иначе у нее на руках окажутся нежелательные иммигранты.

И тут начался какой-то гран-гиньоль[182]. Сначала через обратные ворота повалили обгоревшие – на своих ногах и полностью исцеленные. За ними последовали прооперированные – кто с протезами, кто с пересаженными органами. Даже тех, над которыми Галахад с Иштар работали в этот самый момент, быстро залатали, выпихнули в Веулу, там долечили и отправили обратно в Ковентри всего через пару минут после того, как Хейзел скомандовала отбой.

Я знаю, что прошло всего несколько минут, потому что отряд Гретхен еще не появился, а они были меньше чем в миле от нас, и надо учесть, что эти девушки проходят походным шагом восемь миль в час (три с половиной метра в секунду). Дорога не должна была отнять у них больше восьми-девяти минут плюс еще сколько-нибудь на спуск с башни. Я слышала потом, что какие-то бойцы гражданской обороны пытались задержать их и допросить. Девушки, надеюсь, не причинили им особого вреда, но задержать себя не дали.

И вот в нашу дверь хлынули Девы Марианны с длинными луками (замаскированными излучателями) в костюмах Ноттингемского леса. Во главе шел брат Тук – самый настоящий, даже с тонзурой, а замыкала Гретхен, в таком же робин-гудовском наряде и с широкой улыбкой на лице.

На ходу она шлепнула Дагмар по заднице, кивнула Праттам, и без того уже ошеломленным шествием исцеленных пациентов, и остановилась у нашего стола:

– Дело сделано!

Все три стола к тому времени были свободны – настал тот желанный миг, когда раненые закончились. Из приемного покоя пришел Джубал:

– Да, потрудились на славу.

Гретхен обняла меня:

– Морин, мы сделали это! – Она стянула с меня маску и поцеловала.

Я отпихнула ее:

– А ну, марш в ворота. Мы и так уже опаздываем на несколько минут.

– У, зануда. – И она ушла, а следом Джубал и Джиллиан.

Сирены запели отбой. Мистер Пратт посмотрел на меня, потом на занавеску и сказал:

– Пойдем-ка, Гарри.

– Иду, па.

– Доброй всем ночи. – И старик тяжело побрел прочь, сопровождаемый женой.

– Дочка, ты-то как здесь? – хриплым голосом проворчал отец. – Ты же должна быть в Сан-Франциско. А ты, Тед, – посмотрел он на Вудро, – ты же погиб. Что ты в таком случае здесь делаешь?