Уплыть за закат. Жизнь и любови Морин Джонсон. Мемуары одной беспутной леди

И вскоре всех троих спасли. Колин положил еще немало народу и был ранен еще дважды, но вся троица осталась жива. Их перебросили на две тысячи лет в будущее к лучшим врачам всех вселенных – к Иштар и ее команде. Моя брачная сестра Иштар[33] никому не даст умереть – было бы тело еще теплое и мозг не поврежден. Но с этими тремя ей пришлось повозиться, особенно с Пикселем. Кроху несколько месяцев держали при нуле целых трех десятых градуса по шкале Кельвина, а тем временем из другой вселенной доставили доктора Боун[34], и дюжина лучших хирургов Иштар, включая ее самое, прошла ускоренный курс кошачьей физиологии, терапии, хирургии и тому подобного. Потом Пикселя перевели на режим обычной гипотермии, восстановили его, разморозили и разбудили. Так что ныне он – здоровяк-котище, гуляет сам по себе и плодит котят, где придется.

Хейзел между тем создала нужную петлю времени, и Колин встретил, обольстил, повалил и обрюхатил Гретхен, чуть помоложе той, которую знал. Она родила сына, а потом (по своему личному времени) вместе с Хейзел и Колином отправилась спасать Майкрофта Холмса.

Но зачем было тратить столько усилий ради котенка? Не лучше ли было его усыпить, чтобы не мучился?

А вот зачем: без Пикселя и его способности проходить сквозь стены Майкрофта Холмса не спасли бы, весь отряд рейдеров погиб, и будущее всего человеческого рода оказалось бы под угрозой. Шансы распределялись так ровно, что в половине вариантов отряд погибал, а в половине достигал своей цели. Чашу перетянул котенок весом в несколько унций, предупредивший отряд об опасности единственным словом, которое умел говорить: «Блюр-р!»

На обратном пути из Батлера Чарльз оправился от своей посткоитальной депрессии и захотел повторить опыт. Я тоже была не прочь – только не сегодня. После езды в грязной двуколке то, на чем я сидела, стало беспокоить меня. Но Чарльзу загорелось выйти на бис прямо сейчас.

– Мо, там, впереди, есть местечко, где можно свернуть с дороги и спрятать двуколку. Надежно на все сто.

– Нет, Чак.

– Почему?

– Не на все сто; туда может еще кто-нибудь свернуть. Мы и так уже опаздываем, а мне сегодня не хочется отвечать на вопросы. Не такой это день. И у нас больше нет «веселой вдовы», – это решает дело: я хочу иметь детей, но не в пятнадцать лет.

– А-а.

– Вот-вот. Потерпи, дорогой, и мы это сделаем снова… в другой раз, приняв все нужные меры, о которых ты, несомненно, позаботишься. А теперь убери, пожалуйста, руку: навстречу кто-то едет – видишь пыль?

Мать не ругала меня за получасовое опоздание, но и не настаивала, когда Чарльз отказался от предложенного лимонада, сказав, что ему нужно отвести Неда (его мерина) домой, вычистить его и обтереть двуколку, потому что она может понадобиться родителям. (Уж очень сложная ложь – убеждена, что ему просто не хотелось смотреть моей матери в глаза и отвечать на ее вопросы. Я порадовалась, что отец отучил меня врать слишком длинно.)

Как только Чак уехал, мать поднялась наверх, а я снова вышла во двор.

Пару лет назад отец ввел у нас новшество, которое многим прихожанам нашей церкви казалось греховным излишеством: два отдельных сортира, для мальчиков и для девочек, как в школе. Они нам действительно были необходимы. В тот момент в уборной для девочек, к счастью, никого не было. Я закрылась на щеколду и осмотрелась.

Немножко крови, совсем немного – ничего страшного. Немного болит, но совсем чуточку.

Я вздохнула с облегчением, пописала, привела себя в порядок и вернулась в дом, прихватив попутно из поленницы немного дров для кухни – это делал у нас каждый, кто посещал тот домик.

Сбросив дрова, я зашла в умывальную около кухни, вымыла руки и понюхала их. Все в порядке – только совесть нечиста. По дороге к отцу я остановилась потрепать Люсиль за рыжие кудряшки и похлопать ее по попке. Ей тогда было, кажется, года три – ну да, она родилась в девяносто четвертом, через год после нашей с отцом поездки в Чикаго. Она была настоящая куколка, всегда веселая. Я решила, что у меня будет точно такая же… не в этом году, но скоро. Я чувствовала себя настоящей женщиной.

У дверей в кабинет я столкнулась с миссис Альтшулер, которая как раз уходила, и поздоровалась с ней. Она посмотрела на меня и сказала:

– Одри, ты снова бегала по солнцу без шляпки. Пора уже поумнеть.

Я поблагодарила ее за внимание. Отец говорил, что она ничем не страдает, кроме запора и недостатка физических упражнений, однако она являлась на прием не реже двух раз в месяц и еще ни пенни не заплатила с начала года. Отец был сильный, волевой человек, но собирать долги у больных не умел.

Он записывал визит в книгу и поднял на меня глаза:

– Я беру вашего слона, юная леди.

– Это окончательно, сэр?

– Да. Может, я и не прав, но твердо убежден. А что, не надо было?

– Думаю, что не надо, сэр. Мат в четыре хода.

– Да ну? – Отец подошел к шахматному столику. – Покажи как.

– Может, просто разыграем? Я могу и ошибаться.

– Гр-рммпффф! Ты меня в могилу сведешь. – Отец вернулся к своему столу. – Прочти вот это, тебе будет интересно. Пришло с утренней почтой – от мистера Клеменса.

– Ой!