Уплыть за закат. Жизнь и любови Морин Джонсон. Мемуары одной беспутной леди

– Слушаюсь, сэр. Как скажете, мистер. А стаканчиком сперва не угостите? – Пьяная от возбуждения, я глубоко вздохнула и легла на спину. – Вас как зовут-то, мистер? Меня звать Крольчиха – я шибко плодовитая.

– Держу пари, так оно и есть. – Брайни разделся, повесил пиджак на крючок за дверью ванной и начал взбираться на меня. Я потянулась навстречу, но он удержал меня и поцеловал. – Мадам, я люблю вас.

– А я вас, сэр.

– Рад слышать. Готовьтесь. – И чуть погодя: – Эй, отпусти немного гайку.

Я чуть расслабилась:

– Так лучше?

– Чудненько. Ты прелесть, любимая.

– И ты, Брайни. Ну же… прошу тебя.

Я почти сразу достигла вершины, потом взвились ракеты, я завопила и почти не помнила себя, когда Брайни меня отпустил, – а после потеряла сознание.

Мне не свойственно падать в обморок, но в тот раз это случилось.

Через два воскресенья не пришли очередные месячные, а в феврале 1907 года родился Джордж Эдвард.

Следующие десять лет были сплошной идиллией.

Наша жизнь со стороны может показаться скучной и банальной – мы ведь просто тихо жили в доме на тихой улице и растили детей… а еще котят, морских свинок, кроликов, змей, золотых рыбок, а однажды даже червей-шелкопрядов на крышке моего пианино. Это затеял Брайан-младший, будучи в четвертом классе. Для них требовались листья тутового дерева, и в большом количестве – шелкопряды были теми еще обжорами. Брайан-младший договорился с соседом, у которого росло такое дерево. В нем рано проявился отцовский талант добиваться всего любым путем, каким бы невероятным ни казался его план.

Сделка насчет тутовых листьев была крупным событием в нашей тогдашней жизни.

На кухне у нас висели детсадовские плакатики со звездочками, на задней веранде стояли трехколесные велосипеды и роликовые коньки, а еще были пальчики, которые надо было целовать и перевязывать, и разные поделки для школы, и множество ботинок, которые надо было начистить, чтобы приготовить наше маленькое племя к походу в воскресную школу, и шумные свары из-за рожка для обуви, пока я наконец не завела каждому свой, написав на них имена.

Все это время чрево Морин то росло, то убывало, как круглое чрево луны: Джордж – в 1907-м, Мэри – в 1909-м, Вудро – в 1912-м, Ричард – в 1914-м и Этель – в 1916-м. Ею дело отнюдь не кончилось – просто в нашу жизнь вошла Война, изменившая Мир.

Но до войны случилось еще много всего, и кое о чем я должна рассказать. Мы переменили церковь, которую посещали, будучи жильцами «Скруджа», на другую. Наши церкви менялись к лучшему так же, как и наши дома и кварталы обитания. В Соединенных Штатах того времени разные протестантские конфессии имели прямое отношение к имущественному и социальному статусу, хотя вслух об этом не говорилось. На вершине пирамиды находилась высокая епископальная церковь, низ же ее занимали секты фундаменталистов-пятидесятников, собиравшие сокровища на небе, поскольку не сумели накопить их на земле.

Раньше мы посещали церковь среднего уровня – ту, что поближе. Переехав в район поприличней, нам следовало перейти в более респектабельную церковь на бульваре, – но сменили мы церковь в основном из-за того, что Морин в ней, можно сказать, изнасиловали.

Я сама была виновата. Во все века изнасилование представляло собой любимый вид спорта многих мужчин – при условии, что это сойдет им с рук, – и женщины моложе девяноста и старше шести всегда и везде подвергаются опасности… если не знают, как ее избежать, и не исключают всякий риск, что почти невозможно.

Пожалуй, я зря установила ограничение от шести до девяноста: есть сумасшедшие, способные изнасиловать любое существо женского пола в любом возрасте. Изнасилование – не половой акт, но акт зверской агрессии.

А то, что произошло со мной, вряд ли можно назвать изнасилованием – нечего мне было соваться без сопровождающих к проповеднику, я же поступила именно так, зная, что за этим последует. Преподобный Тимберли (скотина!) в мои четырнадцать лет ухитрился дать мне понять, что может научить меня многому в жизни и любви, по-отечески поглаживая меня по попке. Я рассказала об этом отцу, не называя имен, и отцовский совет помог мне положить этому конец.

Но этот новый библейский старатель… Случилось это через шесть недель после переезда в новый дом. Я уже знала, что беременна, и изнывала от желания, а Брайан уехал. Я не жаловалась – разъезды входили в его профессию, на свете очень много таких занятий: волка ноги кормят. В тот раз он поехал в Денвер, а когда я ожидала его домой, прислал мне телеграмму, «ночное письмо»: «Пришлось заехать в Монтану дня на три-четыре, а может, и на неделю. Целую, Брайан».

А, чтоб тебе, зараза ты эдакая. Но я улыбалась, потому что за мной наблюдала Нэнси, а ее в шесть лет было трудно провести. Я прочла ей телеграмму в своей редакции и убрала подальше – она уже научилась читать.