Уплыть за закат

– Я говорил о Черном вторнике, Морин, – пояснил Теодор. – Так назовут в будущем величайший за всю историю биржевой кризис.

– Такой же, как в девяносто седьмом?

– Не знаю точно, что произошло в девяносто седьмом – я, как уже говорил, подробно изучал только историю того десятилетия, которое намеревался провести здесь – от окончания войны до Черного вторника, 29 октября 1929 года. Эти десять лет после первой мировой войны…

– Стойте-ка! Вы сказали "первой мировой войны", доктор? Первой?

– Доктор Джонсон, кроме этой золотой декады – с 11 ноября 1918 года по 29 октября 1929-го – вы будете воевать все столетие. В 1939 году начнется вторая мировая война – еще дольше и страшнее этой. А более мелкие войны будут вестись на протяжении всего века. Следующий же век, двадцать первый, будет еще хуже – и намного.

– Тед, – сказал отец. – В тот день, когда объявили войну, ты просто говорил то, что знал. Да?

– Да, сэр.

– Зачем же ты тогда пошел в армию? Это не твоя война… капитан Лонг. – Чтобы завоевать ваше уважение, пращур, – очень мягко ответил Теодор. – И чтобы Морин могла гордиться мной.

– Мррф! Ладно! Надеюсь, вы не пожалеете об этом, сэр.

– Никогда.

* * *

Четверг был хлопотливый день. Элеанор и я – с помощью всех моих и ее старших детей, с большой помощью сержанта Теодора, ставшего моим адъютантом (он называл это "собачьей вахтой", и отец тоже, но я не давала им вывести меня из себя), с некоторой помощью от наших мужей и от отца за сутки подготовили церемонию венчания.

Должна, правда, признаться, что всю подготовительную работу мы с ней проделали загодя. Мы составили список гостей, предупредили священника, причетника и организатора банкетов, как только Брайан позвонил и сказал, когда приедет. Приглашения напечатали во вторник, конверты надписали в среду двое лучших каллиграфов семьи Везерел, по домам их разнесли двое ее и двое моих мальчишек, отвечать на приглашения предлагалось по телефону конторы Джастина, ну и так далее.

Невесту мы тоже ухитрились одеть вовремя и как полагается, поскольку у сержанта Теодора неожиданно обнаружился еще один талант: швеи – то есть швеца – а точнее сказать, дамского портного. Своей главной цели использовать телепатический дар Элеанор – я уже достигла: Теодор отвез меня к ней утром в четверг, и я изложила ей, в чем моя проблема, начав для скорости срывать с себя одежду, как только дверь ее апартаментов закрылась за нами. Потом Элеанор дала распоряжение горничной провести к нам Теодора.

Опустим натуралистические подробности; через полчаса Элеанор сказала мне:

– Морин, милая, Теодор верит во все, что говорит.

На что Теодор заметил, что каждый Наполеон в сумасшедшем доме верит в то, что говорит, не менее твердо.

– Капитан Лонг, – ответила Элеанор, – мужчины очень слабо связаны с реальностью, так что не вижу, какое это имеет значение. Вы сказали мне правду, как вы ее понимаете, о вашей жизни в будущем, и сказали правду, что любите Морин. И поскольку я тоже ее люблю, то надеюсь завоевать частицу и вашей любви. Пожалуйста, помогите мне встать – и благодарю вас, сэр! Вы мне подарили огромную радость.

Сразу после этого перед нами встала задача: как успеть доставить подвенечное платье Элеанор вместе с Нэнси к портнихе, чтобы Джонатан успел завезти Брайана с Нэнси в контору к Джастину, чтобы все четверо успели явиться в мэрию за разрешением – ведь и жених, и невеста были несовершеннолетние.

– Зачем нам портниха? – сказал Теодор. – Если не ошибаюсь, Элеанор, в этой тумбочке у вас швейная машинка "Зингер". И зачем нам Нэнси? Мама Морин, ты, кажется, говорила, что вы с ней носите одинаковые платья.

Я подтвердила, что мы действительно часто даем друг другу что-нибудь поносить.

– В бедрах я на дюйм полнее, и в груди почти на столько же. Но разве мы посмеем тронуть платье Элеанор? Погоди, ты его еще не видел.

Хотя Элеанор была крупнее и выше меня, платье мне почти годилось, поскольку однажды уже перекраивалось для Рут, дочери Элеанор, на три дюйма ниже матери. Платье было великолепное, из белого атласа, густо расшитое мелким жемчугом, с фатой из бельгийских кружев и десятифутовым шлейфом. В первоначальном виде присутствовали еще рукава "баранья ножка" и турнюр при перекройке все это исчезло.

Ни за какие на свете деньги нельзя было сшить платье такого качества за те несколько часов, что нам оставались, – моей Нэнси повезло, что ее новая мама ссудила ей такое сокровище.

Элеанор принесла его. Теодор пришел в восхищение но не смутился.

– Элеанор, подгоним его впритык на маму Морин – тогда Нэнси как раз пролезет. Какое на ней будет белье? Корсет? Бюстгальтер? Панталоны?

– Ни разу не надевала на Нэнси корсет, – сказала я. – И она не собирается начинать.

– Правильно! – согласилась Элеанор. – Хотела бы я тоже никогда не начинать. Лифчик Нэнси тоже не нужен. Как насчет штанишек? Рейтузы с этим платьем не наденешь. Эмели Берд и Харцфельд носят трусики, но и они будут выделяться под платьем, если оно будет сидеть как следует.

– Обойдемся без штанов, – решила я.

– Все старые грымзы мигом поймут, что их на ней нет, – заколебалась Элеанор.