Употребитель

Если только она не говорит правду. И вот теперь еще этот красавец в морге, и эти татуировки… У Люка такое чувство, что нужно поверить. Но он — врач, он человек науки, он не собирается отбрасывать очевидные факты. Между тем ему любопытно узнать больше.

Он стремительно шагает по темному холлу приемного покоя и толкает дверь смотровой палаты. Энергия и нервозность бушуют и мечутся в его грудной клетке, словно бабочки в стеклянной банке. Он видит арестованную женщину. Она полулежит на каталке, освещенная падающим на нее лучом лампы. В луче клубится сигаретный дым. «Она — словно отлученный от церкви ангел с обрезанными крыльями», — думает Люк.

Ланни жадно смотрит на него:

— Ну, вы его видели? Разве он не такой, каким я его описала?

Люк кивает. Такая красота — как наркотик. Он потирает лоб и делает глубокий вдох.

— Значит, теперь вы все понимаете, — торжественно произносит Ланни. — Если вы мне верите, помогите мне, Люк. Развяжите меня. — Она выгибает спину и протягивает к нему скованные ремнями руки. Он смотрит на ее милое, почти детское лицо. — Мне нужно, чтобы вы помогли мне бежать.

Глава 5

Сент-Эндрю

1811 год

Возможно, и Джонатану, и мне было бы лучше, если бы я родилась мальчиком. Я бы предпочла, чтобы продолжалась наша дружба, чтобы Джонатан всегда был мне только другом. Мы бы прожили всю жизнь в нашем маленьком городке; я бы никогда не попала в беду, мне не пришлось бы пережить ужасные страдания, выпавшие нам обоим. Наша жизнь была бы короткой, но полной, благодарной и цельной, и я бы только радовалась этому.

Но я родилась девочкой, и, как я ни желала другого, это невозможно было изменить. Мне предстояло таинственное превращение из девушки в женщину, и это казалось мне каким-то чудом, проявлением магии. Чьему примеру я должна была последовать? Я мечтала, чтобы меня кто-нибудь просветил, но моя мать, Тереза, для этого не годилась. Она казалась мне слишком тихой и скромной. Я не хотела быть похожей на нее. Мне хотелось большего. К примеру, мне хотелось выйти замуж за Джонатана, а моя мать вряд ли могла рассказать мне, как стать такой женщиной, на которой Джонатану захочется жениться.

Похоже, существовали секреты, которые дано было знать не каждой женщине. К счастью, в городе была одна женщина, которая эти секреты знала. О ней говорили разное. Мужчины, слыша ее имя, улыбались (если, конечно, в этот момент рядом с ними не было жен). Она была не похожа ни на одну из женщин в деревне, и мне нужно было придумать, как уговорить ее поделиться со мной секретами.

На торной тропе, прячущейся в тени кузницы, стоял небольшой домик. Если бы вы его заметили, вы могли бы решить, что перед вами пристройка сарая или кузница, место для хранения чугунных чушек. Постройка была слишком обшарпанной и маленькой, не каждый признал бы в ней жилище, и все же признаки жилья чувствовались, да и тропа к этой избушке не зарастала. Тут явно мог жить только один человек, а в нашем унылом пуританском поселении на заре девятнадцатого века действовал негласный закон, запрещающий человеку жить в одиночку. Да-да, мы были пуританами,[3] не сомневайтесь. Отцы нашего города выросли в Массачусетсе и привыкли соединять религию с правлением. Однако в северных краях той территории, которой суждено было в будущем стать штатом Мэн, единственной причиной эдикта, направленного против жизни в одиночку, была необходимость: одному человеку просто немыслимо было справиться со всеми тяготами жизни в этой суровой местности. В городах, где пуританство было более суровым, на жизнь в одиночестве смотрели иначе. В одиночку легче сойти с пути истинного, совершить безбожные поступки. Запрет на жизнь в одиночку позволял шпионить за соседями, а жители Сент-Эндрю высоко ценили свою независимость и яростно отстаивали свободу частной жизни.

Так вот, в этом маленьком домишке действительно кое-кто жил совсем один. Это была не слишком молодая женщина. Еще несколько лет — и она уже не смогла бы родить ребенка. Но она была еще хороша собой, хотя красота ее порядком потускнела. Она редко выходила из дому, а если ей случалось идти по городу при свете дня, горожане ее сторонились. Мужчины старались не смотреть ей в глаза, а женщины, наоборот, смотрели на нее в упор, с осуждением.

А по ночам — дело совсем другое. Под покровом темноты эта женщина постоянно принимала гостей. Мужчины — чаще по одному, но изредка и вдвоем — поднимались по тропинке к избушке и учтиво стучали в дверь. Если на стук никто не отвечал, гость садился на крылечке и ждал, повернувшись к двери спиной и делая вид, будто не слышит звуков, доносящихся изнутри дома. Мало-помалу звуки сменялись приглушенным разговором, затем наступала тишина, а через минуту входная дверь распахивалась перед ожидающим посетителем.