Употребитель

Он перелистывает странички паспорта. Он им никогда не пользовался. У него никогда не было времени на путешествия — особенно после ординатуры. Словом, ездил он только по США, но все же никогда не бывал в тех далеких местах, которые мечтал посетить, будучи подростком. Мечтал, разъезжая по полю на тракторе. Люк смотрит на свой чистый, без единого штампа, паспорт, и ему немного стыдно перед теми, кто побывал во множестве экзотических мест. Нет, не так должна была сложиться его жизнь.

Люк находит Ланни в столовой, где та рассматривает семейные фотографии в рамках, стоящие на низком стеллаже с книгами. Эти фотографии, расставленные матерью, были здесь, сколько Люк себя помнит, и у него не хватает духа убрать их, но только его мать помнила, кто есть кто на этих снимках и кем эти люди Люку приходятся. Старые черно-белые фотографии, на которых запечатлены давно умершие суровые скандинавы, не знакомые друг с другом. Есть тут и одна цветная фотография в толстой деревянной рамке. На ней изображены женщина и две ее дочери. Снимок размещен рядом с фотографиями родственников, словно его место тут.

Люк выключает свет и ставит регулятор системы отопления на минимум — так, чтобы трубы не замерзли. Потом проверяет замки на дверях, хотя сам не понимает, к чему такая осторожность. Он собирается вернуться назад, высадив Ланни за канадской границей, но почему-то, когда он прикасается к очередному выключателю, у него ком подкатывает к горлу. Ощущение у него такое, словно он прощается с этим домом — собственно, он и надеялся с ним попрощаться, и не раз об этом думал, но хотел сделать это весной, а сейчас он просто помогает женщине, попавшей в беду, — женщине, которой больше не к кому обратиться за помощью.

— Вы готовы? — спрашивает Люк и звякает ключами от машины.

Но Ланни достает из книжного шкафа книгу — маленькую, чуть больше ее ладони. Суперобложки нет, переплет на уголках обтрепался до картона, проступающего, словно бутон через чашелистики. Люк не сразу узнает эту книгу, а в детстве она была его любимой, и, наверное, мать именно поэтому столько лет хранила ее. «Нефритовая пагода» — классическая детская книжка, в духе Киплинга, но не Киплинг. История, написанная английским эмигрантом в далекой стране. История о китайском принце и европейской принцессе — или просто о девушке из Европы, иллюстрированная рисунками автора, выполненными пером и чернилами. Ланни перелистывает страницы.

— Вам знакома эта книжка? — спрашивает Люк. — Я ее когда-то любил… Ну, вы же видите, как она зачитана. Переплет почти целиком протерся. Наверное, ее с тех пор не переиздавали.

Ланни протягивает раскрытую книгу Люку и указывает на одну из иллюстраций. Будь он проклят, если это не она! Она в старинном платье, ее волосы уложены в высокую прическу, но лицо в форме сердечка — точно ее, и немного надменные глаза — тоже.

— Я познакомилась с Оливером, автором этой книги, когда мы оба жили в Гонконге. В то время он был простым британским чиновником. Он сильно пил и упрашивал офицерских жен позировать для его «маленького проекта», как он это называл. Только я согласилась, а остальные сочли, что это возмутительно и дерзко с его стороны, что он просто-напросто хочет заманить женщину к себе в квартиру.

У Люка сосет под ложечкой, сердце взволнованно бьется. Девушка с иллюстрации стоит перед ним во плоти. Происходит странное волшебство. Та, которая была ему известна только умозрительно, бестелесно, вдруг материализуется. У Люка такое чувство, что он сейчас упадет в обморок.

В следующее мгновение Ланни оказывается рядом с ним и спешит к двери:

— Я готова. Пойдемте.

Глава 11

Сент-Эндрю

1816 год

Мое заветное желание исполнилось. Джонатан сделал меня женщиной и своей любовницей. Ничего более. Я жила в состоянии неуверенности, потому что не могла увидеться с ним с того волнующего и пугающего дня.

Наступила зима.

Зима в нашей части штата Мэн была суровой. Метель сменялась метелью, за пару дней снег ложился сугробами по пояс. Ни пройти ни проехать. Все усилия людей были направлены на то, чтобы не помереть от холода и голода и сберечь домашнюю живность. Всю работу вне дома приходилось делать по пояс в снегу. Пока успевали протоптать дорожку до амбара и выпаса и пробить прорубь в ручье, чтобы можно было брать воду для себя и скота, когда коровы и овцы понемногу привыкали ходить по усыпанному снегом полю, — словом, к тому времени, когда все уже входило в более или менее привычную колею, на долину обрушивалась новая снежная буря.

Я сидела у окна и смотрела на следы санных полозьев. Слой снега составлял не меньше двух футов.[7] Я горячо молилась о том, чтобы снег перестал идти, чтобы он затвердел и мы бы смогли в воскресенье пойти в церковь. Для меня это была единственная возможность увидеть Джонатана. Мне было нужно, чтобы он рассеял мои страхи, чтобы сказал мне, что овладел мной не потому, что теперь у него не стало Софии, а потому, что он желал меня. А быть может, потому, что он любил меня.