Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали

Если страна вошла в мировое разделение труда как поставщик сырья и энергоносителей, если общество разделено на сверхбогатых и нищих, образование становится даже опасным. Чем меньше знаешь, тем больше ты доволен своим положением. «Челноки» с кандидатскими степенями могут очень хорошо справляться со своими новыми задачами, но они не чувствуют себя счастливыми. Должно прийти следующее поколение, для которого работа челнока будет верхом потенциальных возможностей.

Разделение общества на «черную» и «белую кость» несовместимо с всеобщим просвещением. В традиционном обществе верхи имели преимущество грамотности. Читать книги, писать сложные тексты, управлять страной — все это было привилегией джентльменов. Низы общества не могут претендовать на власть именно в силу своей необразованности. Они даже не могут понять сложных экономических и политических материй.

В ельцинской России, пишет социолог В. П. Белова, «экономическая неграмотность населения в вопросах, которые непосредственно касаются каждого, тщательно оберегается как ценное национальное достояние. Потому что неграмотный работник, который не знает своих прав и не умеет их защитить, — находка для социальных партнеров. Он не опасен даже на рельсах, где пытается вести бессмысленную экономическую войну с такими же жертвами капитализма по-российски, как и он сам. Большее, на что он может претендовать и чего может добиться, — это чтобы работодатели иногда все-таки выплачивали хоть какую-то зарплату»[53].

После Второй мировой войны левые, придя к власти в большинстве стран Западной Европы, решили положить конец сословным перегородкам, создав систему качественного общедоступного образования, дополнив Оксфорд, Кембридж и Сорбонну, где учились дети элиты, десятками «кирпичных университетов» для выходцев из рабочих семей. Цель была с самого начала политическая: изменить соотношение сил в обществе, дать низам возможность воспользоваться демократией. Итогом оказались студенческие волнения 1960-х гг. и разговоры о скором крушении капитализма в начале 1970-х гг. Однако с конца бурного десятилетия 1970-х западные элиты планомерно проводят политику, направленную на ухудшение качества среднего образования и на ограничение доступа к высшему. И небезрезультатно. Бесплатное становится платным, дешевое дорогим. Универсализм образования заменяется специализацией, взращивающей профессиональный кретинизм до такой степени, что любая «нештатная» ситуация ставит человека в полнейший тупик. Те, кто находятся на самом низу, уже не могут использовать образование как канал вертикальной мобильности. Но многочисленный средний класс и мелкая буржуазия все еще сохраняют свои позиции.

В свое время Антонио Грамши отмечал, что на Западе перемены происходят по логике «позиционной войны», а в России все решается кавалерийской атакой. С образованием так и получилось. В 1990-е гг. образование в России откатилось назад быстрее, чем в Европе и США за 20 лет. Опыт советских людей, уехавших на Запад, свидетельствует, что еще недавно люди, учившиеся у нас в стране, имели огромное преимущество перед иностранными коллегами: соединив советское образование и западные возможности, они быстро достигали профессиональных успехов. В конце 1990-х это постепенно уходит в прошлое. Каждое новое поколение в России оказывается образованно хуже, чем предыдущее. Разрыв между выпускниками «хороших» и «плохих» школ существовал всегда, но теперь он многократно увеличивается, не оставляя последним никаких шансов. Доля расходов на образование в бюджете России к середине 1990-х годов упала до 2,5—3%[54].

Такова логика периферийного капитализма. Однако образование — система инерционная. В эпохи относительно благополучные на это принято сетовать. Но в новой ситуации инерционность оказалась спасительна. Уровень образования населения обречен был в течение, по меньшей мере, десятилетия превышать потребности экономики. На рынке труда появляются сотни тысяч, если не миллионы, потенциальных бунтовщиков.

Поколение, умеющее грамотно читать и писать, знающее Пушкина и не совсем забывшее, когда происходили Крестовые походы, пока не вымерло. Оно благополучно могло протянуть еще несколько десятилетий, имея неплохие шансы передать свои традиции и знания, если не детям, то внукам. В условиях XXI столетия образование превращалось из гарантии личного успеха в шанс на коллективное спасение. Сохраняя знания и культуру, мы не даем окончательно превратить себя в варваров. Это наша самозащита, наше сопротивление. Наша единственная надежда снова стать великой страной.