Управляемая наука

Такая моральная конструкция ни властям, ни самому доктору Г. никакими бедами не грозит. В райкомах, горкомах, обкомах КПСС на всех партийных этажах уже поняли: как ни греми в барабаны, энтузиазма 20-х годов не вернуть. Интеллигент желает поразвлечься видимостью духовной свободы? Ну что ж, дадим ему такую возможность. Пусть развлекается у себя дома. Пусть слушает магнитофон и даже радиостанцию Би-Би-Си, пусть в кругу друзей рассказывает антиправительственные анекдоты. За это пока сажать не будем. Но на работе — никаких демонстраций, полная и безоговорочная покорность. Таков негласный и неписаный уговор между верхами и столичной образованщиной в послехрущевские времена. Уговор этот и породил то просвещенное двоемыслие, в котором некоторые хотели бы видеть либерализацию советского строя, Либерализации нет, есть сделка.

Вернувшись как-то из гостей, я, шутки ради, занес в дневник «Программу вечеринки московских ученых и литераторов середины 70-х годов XX века». Программа начиналась отключением телефона (!) и включением магнитофона с записями песен А. Галича. Затем следовали водка, картофель, фаршированный зеленым луком, мороженое. Еще Галич. Чтение писем от уехавших в Израиль, воспоминания об уехавших в Штаты. Галич. Чай. Остроты о подслушивании телефонных разговоров. И наконец, разъезд гостей с общей дискуссией: скрывается ли в массовом жилищном строительстве политический расчет? Ведь теперь, когда Москва разрослась, интеллектуалу значительно более трудно встретиться с интеллектуалом…

К сожалению, я не имею возможности так же точно записать, что именно делают мои друзья по утрам. Знаю только, что, сев за пишущую машинку или войдя в лабораторию, они напрочь изгоняют из себя «вольный дух» и принимаются добросовестно исполнять волю своих начальников. До следующей вечеринки. Таковы правила игры.

Впрочем, для понимания внутреннего мира интеллектуала вечеринка с магнитофоном место непригодное. Чтобы представить, как мыслит и чувствует советский человек, для которого морально-политическое двоемыслие стало воздухом, атмосферой, где он дышит, не замечая ни самого воздуха, ни процесса дыхания, надо идти к людям не столь близким. И разговаривать часами. Одна из таких бесед состоялась осенью 1975 года в Черноголовке. Моим собеседником был Александр Евгеньевич Шилов.[104] Я записал наш с ним разговор не потому, что хозяин двухэтажного коттеджа говорил что-то особенно оригинальное. Скорее наоборот. Речь его заинтересовала меня, так как никакой оригинальностью не отличалась. То же самое примерно мог я услышать от десятков и сотен преуспевающих профессоров в Москве, Ленинграде или в Новосибирском Академгородке. В наш «либеральный» век для такого обмена мнениями надо лишь, чтобы у собеседника было время и он чувствовал в вас своего брата-интеллигента, который выслушает и не продаст.

Итак, первое ноября 1975 года. Городок науки Черноголовка в подмосковных лесах. Вечер. Гостиная, увешанная картинами известных русских художников. Ученый и писатель в креслах возле журнального столика.

— Да, вы правы, — говорит ученый, — свободы печати у нас нет, А нужна бы, очень даже нужна. Пресса, литература — зеркало страны. Надо видеть себя в неискаженном зеркале… Коллективизация… Да, конечно, у нас кризис сельского хозяйства. Но неужели это правда, что Сталин нарочно разорил деревню? Мне эта мысль не приходила в голову. Но похоже на это… Пьянство у нас повсеместное… Рабочие работают с каждым годом все хуже… Все воруют…

Но вместе с тем:

— Все-таки постепенно все улучшается. Видели мы недавно с женой в театре на Таганке пьесы Деревянные кони и Пристегните ремни. Раньше за такие пьесы арестовывали, а теперь… Раньше от голода люди в стране мерли, а теперь хлеб для народа покупаем за границей… Голода не допускают… Да, много, конечно, недостатков, но не станете же вы отрицать побед Октябрьской революции? Ведь они-то, победы эти, неоспоримы…

Входит жена. Алле Константиновне 38 лет. Спортивна. Хорошо одета. В руках томик Ренана Жизнь Христа на французском.

— Послушай, Алла, вот М.А. некритически (так! — М.П.) относится к Западу…

Алла Константиновна всплескивает руками.

— Как можно? А Чили? А Гитлер? А Индонезия, где убили десять миллионов коммунистов…

Пытаюсь вставить, что Индонезия не Запад, а я не сторонник Гитлера, но остановить негодование Западом невозможно. Профессор только что вернувшийся из США и собирающийся в Швецию, тоже кипит негодованием:

— Я бы ни за что не хотел оказаться гражданином Америки, Франции или Англии. Французы убили миллион алжирцев. А американцы — что они делали во Вьетнаме! И англичане тоже хороши, свобода у них только для вида. Можете болтать в Гайд парке, а власть все-таки у буржуазии…

Я рассказываю о судьбе моего литературного героя Николая Вавилова, умершего в тюрьме от голода. Шиловы негодуют. Лысенко — гад. Рассказываю о самоубийстве А. А. Фадеева — сожалеют, понимают. Да, некрасиво получилось. Об академике А. Д. Сахарове— нехорошо сделали академики, которые подписывали против него письма.