Управляемый зной

– Есть у нас пара человек из Гарварда… – задумчиво сказал профессор и отвернулся к иллюминатору, словно сильно чем-то там, за стеклом, заинтересовался.

Самолет уже шел на посадку…

* * *

Как ни странно, но профессор Кошарски, на протяжении многих лет с увлечением работая над созданием оружия, которое в идеале своем должно было многократно превзойти по своей поражающей мощи и по площади поражения даже оружие ядерное, никогда не считал себя человеком кровожадным и вообще воинственным. Он даже не любил смотреть спортивные соревнования по тем видам спорта, где насилие ставилось во главу угла – различные силовые единоборства, и даже хоккейные матчи, – потому что редкие матчи обходились без драки на льду. Драки хоккеистов, как и поединки боксеров, казались Филу чем-то диким и противоестественным, явлением, альтернативным высокому интеллекту ученого человека. Более того, он всегда относился к этим парням из коммандос и всем им подобным с явной неприязнью как раз по той причине, что они, в понятии профессора, были всегда готовы на непосредственное насилие, на насилие как проявление собственной силы и ярости, агрессивности, как проявление стремления уничтожить все, что имеет собственную, противоположную точку зрения. И только сейчас, услышав от старшего агента ЦРУ об образованности этих парней, отчего-то вдруг сравнил себя и своих сотрудников с ними и подумал, что дело всей его жизни, такое увлекательное и сложное, практически мало чем отличается от дел этих коммандос.

Думать так для Фила Кошарски было неприятно, потому что он понимал простую истину. С восприятием возможности парней из коммандос тоже быть образованными людьми он не коммандос до себя поднимал – он сам опускался на уровень грубых коммандос, и при этом сравнении невольно вспоминались многочисленные беседы с пастором Рокуэллом Колем, погибшим так трагически только потому, что увидел человека, желающего проникнуть в дом Кошарски. Об этом инциденте думать было больно, но не думать нельзя, да и как-то не представлялся отец Рокуэлл уже ушедшим из жизни человеком. Ум понимал, что Коля больше нет, а сердце этого понимать не желало. Наверное, пастору нестрашно было уходить, потому что он верил в Бога и приготовил себя к встрече с Ним. Всей своей предыдущей жизнью приготовил. Фил Кошарски, что уж греха таить, сам не умея быть человеком верующим, многократно ловил себя на том, что завидует пастору, его убежденной вере, и в глубине души к вере все-таки тянется. Осознавать и принимать это профессору помогала привычка к анализу. Он умел анализировать не только физические и метеорологические процессы, но и процессы собственной мысли и собственных чувств, и потому всегда мог оценить себя здраво и без прикрас, хотя, как все люди, легко прощал себе собственные недостатки, которые в других людях казались ужасными. И эти здравые оценки, полученные в результате анализа чувств, говорили, что профессор все-таки хотел бы быть человеком верующим, – так на него влиял пастор, и, возможно, вскоре Кошарски начал бы посещать церковь. Не хватило немного, может быть, нескольких бесед и нового предложения отца Рокуэлла посетить воскресную службу. От нового предложения Кошарски, скорее всего, не отказался бы. Собственная убежденность людей умеет убеждать их собеседников. С этой старой истиной нельзя не согласиться.

Сейчас ситуация, конечно, изменилась, и Фил, скорее всего, в церковь не пойдет. Хотя полной уверенности в этом он не ощущал. И даже мелькала где-то в глубине души совершенно противоположная мысль, что он в один прекрасный момент, внезапно ощутив порыв, пойдет туда хотя бы в память об отце Рокуэлле. Но твердой уверенности в том или ином своем отношении к церкви еще не возникло, а давать какие-то зароки профессор не любил.

Несколько раз во время неторопливых вечерних бесед за шахматной партией или за чаем, в темах, которые как-то сами собой возникали, развивались, продолжались или прерывались, в зависимости от обоюдного интереса к самой теме, поднимался разговор и об ответственности человека за то, что он делает и как живет. Естественно, это были только общие беседы, не касающиеся конкретно чьей-то работы, и тем более работы профессора, поскольку работа эта принципиально не могла быть предметом публичного обсуждения. Тем не менее пастор Коль всегда твердо и однозначно придерживался собственной позиции.