Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Ему нравилась «Исповедь» Горького, в которой он видел произведение одновременно народное и художественно полноценное (ср. [Крюкова 1987: 235]); финал этой повести и концовка «Двенадцати» содержат некий богостроительский пафос. Роднит оба текста и мотив крестного хода, символизирующего марш эволюции и истории к триумфальной — ив «Двенадцати» уже внеисторической — Цели. В обоих текстах мы также находим «коллектив воскресителей», возглашающий призыв к «Лазарю» и несущий заряд возрождающей народной воли. Критик и социолог Ю. Н. Давыдов высказал мысль, что у Блока в период написания «Двенадцати» «идея теургического значения искусства начинала перерастать в теорию искусства “жизнестроения”» [Давыдов 1971: 26]. Блок в 1918 году часто встречался с бывшими богостроителями Горьким и Луначарским (которые не забыли свои «ошибки» прошлого и критику Лениным их богостроительства, но остались верными им, хотя и скрывали это). В этом контексте важна запись в дневнике Блока от 26 января 1918 года о том, что Луначарский, прощаясь с ним после собрания Комиссии по изданию классиков, назвал его «товарищ Блок» (7:322–323; см. [Дикушина 1987: 277]). Блок этому, по-видимому, обрадовался, судя по тому, что специально отметил в дневнике факт «одобрения» его большевиком как «товарища». Поэт в это время также намеревался вместе с К. И. Чуковским стать соредактором книги о Горьком [Вайнберг 1981: 369]. Блок уже после революции 1905 года начал следить за творчеством и деятельностью Горького, хотя и не всегда, но, случалось, сочувствовал ему как «писателю из народа» [Там же].

Возвращаясь к блоковскому Христу, идущему сквозь снежную бурю впереди Двенадцати теперь уже неуязвимым, следует заметить, что с церковным Спасом на «золотом иконостасе» его роднит немногое. Христос «Двенадцати» — это Христос Революции, конечное воплощение самого человечества, идеал, к которому оно стремится. В предводителе Двенадцати нет ничего «сверхъестественного». Сколь бы ни был он совершенен, он не более чем венец длительных процессов биологической эволюции и последующего исторического развития человечества, породивших в конечном итоге поколение, которое совершило революцию и создаст Нового человека, по крайней мере будет «мостом» к окончательному совершенству будущего духовного человечества. На поколение «Двенадцати» была возложена миссия теургической задачи по достижению человечеством совершенства и бессмертия. «Человек» Горького приобретает «товарищей» в блоковской поэме.

Сверхчеловеческого, но не сверхъестественного Христа «Двенадцати», наверно, лучше всего рассматривать не только как по-новому увиденного библейского Христа, но и как идеал, ждущий воплощения. Онтологически его можно понимать как фейербаховскую проекцию человеческих мечтаний о совершенстве, а также как образ сверхчеловека Заратустры или даже как призрак из «Коммунистического манифеста» Маркса в том смысле, что он эманация будущего, видение, которому предстоит стать реальностью. По-видимому, он может быть уподоблен и «эфирному» Христу антропософов, ожидающему своего превращения в реальное божество, «видимое для всех». При этом, в частности, Р. Штейнер видел Второе пришествие как воскрешение «божественного Я» внутри человека [Rosenthal 1980: 118]. Другой источник блоковского Христа как иконы во главе крестного хода можно обнаружить в «Жизни Иисуса» Ренана, книге, которую Блок читал, когда работал над «Двенадцатью» (7: 318). Ренан видел историческую фигуру Христа как личность, которая заставила «род человеческий сделать самый крупный шаг на пути к божественному» [Ренан 2004: 189][147]. Если исторический Иисус Христос благодаря некоему высшему усилию воли сделал такой гигантский шаг к совершенству, то Исус Христос из поэмы Блока на пороге Нового мира завершает его дело окончательного, бессмертного воплощения человека. Каким же будет этот человек?

Он будет свободен от «злого огня» вожделения, как и вообще от любой зависимости от природы; согласно теургии спасения, выдвинутой Соловьевым; он Андрогин, как его представил философ в статье «Смысл любви». Огонь разрушительных страстей превратился у него в сияние библейской Неопалимой купины[148]. Сверкающая и искрящаяся вокруг блоковского Христа «снежная россыпь жемчужная» (359) не сжигает, а только излучает свет, как алмаз в статье Соловьева «Красота в природе», который, хотя и состоит из того же «сырья», что и легко сгорающий уголь, становится «светоносным» в своей новой ипостаси бриллианта.