Упраздненный театр

В день отъезда Люлюшка повела Ванванча погулять по Тифлису. Они поднимались по улочкам, ведущим к станции фуникулера, и там, на одной из этих улочек, остановились перед высоким красивым зданием с громадными окнами. "А ты знаешь, что это за дом?" - спросила Люлюшка тихо. Он не знал. "Это бывший дом одного миллионера, - у него была фабрика, а здесь он жил со своей семьей... Его фамилия была Бозарджанц". - Последние слова она произнесла таким шепотом, что Ванванч вздрогнул. Смутно вспомнилось, как кто-то произносил эту фамилию. Люлюшка смотрела на него с загадочной многозначительной усмешкой. "Ну и что?" - спросил он с нетерпением. И тут, сделав большие глаза, она ошарашила его: "Этот Бозарджанц был отцом Николая Ивановича!.." - "Так ведь он Попов!.." - чуть не крикнул Ванванч. "Тсс, прошептала она, озираясь, - он ушел от отца мальчишкой, ну, юнцом... Он не хотел быть сыном буржуя..."

Они воротились домой. Был выходной день. Николай Иванович встретил их улыбаясь. Потом появился Арам Балян - худенький юноша в больших очках. Ванванч уже знал, что он и Люлюш-ка влюблены друг в друга. Ванванчу разрешалось присутствовать при их беседе, и он, сделав постное лицо, с интересом вслушивался в их будничный диалог, замирая, пытаясь разгадать их тайну по интонациям и жестам. Он уже знал, что Арама нельзя обижать, потому что он улетит. Так сказала Люлюшка. "Вот так, возьмет и вылетит в окно и улетит..." - "И не разобьется?" - спросил Ванванч, посмеиваясь. "Да нет, улетит, - сказала Люлюшка серьезно, - просто улетит и не вернется, понимаешь?" Он кивнул, но не мог поверить. Ему вспомнилась Жоржетта, затем Леля, но это было все не то, не то...

Он вышел в другую комнату и признался Николаю Ивановичу, что посвящен в его тайну. Николай Иванович рассмеялся и сказал, что не надо об этом громко говорить... большевики могут не так это понять. То есть я очень уважаю большевиков, ты понимаешь, вот таких, как Ашхен, например, но ведь могут и не понять, могут сказать, что я сын буржуя, и дадут мне по голове!.. И снова рассмеялся.

Все это выглядело странным. "А раньше, когда вы еще жили дома?" спросил Ванванч. "О, - сказал Николай Иванович, - раньше, ты знаешь, я развлекался напропалую... мы развлекались... У меня были друзья, и мы вечером выходили на Головинский, и там мы такое устраивали... Такое устраивали!.. Мы тогда, - и он перешел на шепот, - презирали пролетариев, ну, глупые мы были, - и он радостно расхохотался, - мы их презирали за хамство, за скотство и уж так старались!.. Однажды в Тифлис приехал пролетарский поэт Василий Каменский, футурист, и мы его встретили на Головинском... Это вы - пролетарский поэт Василий Каменский? - спросили очень вежливо. Он обрадовался, что его узнали, засопел, задрал голову и говорит: да, это я... Ну так вот тебе за это! Бац, бац, бац, бац по щекам! А?.. И он побежал..."

...В Люлюшкиной комнате о чем-то шептались влюбленные. У Арама был нос с горбинкой, черный хохолок над белым лбом и голубые глаза. Он подошел к раскрытому окну и взмахнул руками. "Не улетай..." - попросила Люлюшка одними губами и посмотрела на Ванванча. "Не надо", - попросил и он. Арам сказал: "Хороший день... так и тянет..."

...На вокзале, перед самым отходом поезда Ванванч сказал сестре не очень уверенно: "Он бы и не полетел... Разве люди летают?.." - "Конечно, полететь он не может, - шепнула Люлюшка, - но может улететь от меня... Ты разве не видел, какие у него руки?" - "Ну и что?" - засмеялся Ванванч. "Он ирокез". - "Да?!" - восхитился Ванванч, втягиваясь в игру. "Кто он?" спросила Сильвия строго. "Ирокез", - сказала Люлюшка небрежно. "Перестань болтать глупости!.. - крикнула тетя Сильвия. - Что еще за ирокез?" - "Ну, хорошо, хорошо, - сказала Ашхен, - пора прощаться..." - "А какие у него глаза, - шепнула Люлюшка Ванванчу, - ты видел? Видел?.." - и она поцеловала его крепко, по-тифлисски, словно что-то предчувствуя...

...Когда они с мамой вернулись на Урал, в Нижний Тагил, папа встречал их на вокзале. И оставалось до Вагонки всего лишь четырнадцать километров. Их ожидал перед зданием вокзала черный автомобиль под брезентовым верхом, а не привычная бричка. За рулем сидел широкоплечий, грузный шофер, бывший матрос Анатолий Отрощенко. Круглолицый, с мясистым носом и такими же мясистыми влажными губами. Он ловко выскочил из машины и уложил вещи на заднее сиденье. Он делал все ловко и на каждое папино или мамино пожелание отвечал: "Так точно".

В машине, наслаждаясь ее стремительным бегом сквозь тайгу по плотной утрамбованной дороге, Ванванч узнал о больших переменах. Через несколько недель они переедут в Нижний Тагил, потому что папа будет первым секретарем горкома партии. Инженер Тамаркин, оказывается, покончил жизнь самоубийством... "Почему?" - спросил Ванванч с ужасом. "Ну, видимо, боялся разоблачения..." - сказал папа. "Ну, хорошо, хорошо, - сказала мама сердито, - что такое?.." - "А первый секретарь,- сказал Ванванч,- это самый главный?" - "Думай о школе, - сказала мама и дернула его за рукав, - у тебя есть школа..."