Упраздненный театр

Может быть, от этого всего, от этого сумбура, от непривычной и чуждой ситуации с ним стали твориться странные вещи, словно он потерял голову и стал поступать вопреки себе самому... Словно бес обуял его, маленький, бесшабашный, нижнетагильский бес, расхристанный и наглый. И, подчинясь его внушениям, Ванванч начал совершать поступки, которые еще вчера показались бы ему полным безумием. Началось это с пустяка, еще в начале ноября, когда днем явился посыльный из горкома партии и вручил бабусе фанерный ящик с гостинцами к празднику. "Эттто что такое?!" - удивилась щепетильная бабуся. "А это к праздничку, - сказал посыльный, - всем работникам горкома... Такое решение..." Когда он ушел, Ванванч приподнял крышку ящика. "Не надо, цават танем, - дрожащим голосом попросила бабуся, - до папы не надо". Но Ванванч уже заглянул внутрь и ахнул. В ящике соблазнительно разлеглись давно позабытые оранжевые мандарины, две плитки шоколада "Золотой ярлык", бутылка армянского коньяка, и все это было пересыпано грецкими орехами и конфетами "Мишка", и из ящика вырывался такой аромат, такой аромат!.. Ванванч потянулся было к конфете, но бабуся резко отодвинула его и закрыла крышку. "Но это же мне... это же нам принесли!.." - возмутился Ванванч, но она была неумолима.

До вечера он не находил себе места. Он негодовал на бабусю и представлял, как медленно сдирает кожуру с мандарина и прокусывает кисло-сладкие подушечки, и захлебывается соком, а затем разворачивает конфетную обертку и вонзает зубы в коричневую шоколадно-вафельную хрустящую массу и жует, жует все вместе, и глотает, захлебываясь, и снова тянет руку за новой порцией...

Гнев отца был внезапен, на высокой ноте. Он слышал, как папа звонил в горком и раздраженно выкрикивал, выговаривал кому-то за этот сладкий ящик... Как могли додуматься!.. Я еще выясню, кто это!.. Почему горкомовским работникам, а не в детский сад?!. Я вас спрашиваю!.. Требую!.. Спрашиваю!..

И вскоре прибежал посыльный из горкома, и драгоценный груз безвозвратно исчез вместе со своими ароматами. "Он поступил, как настоящий большевик!.." - приблизительно так оценил Ванванч поступок отца и восхитился, но обида оставалась.

Когда бы был он уже взрослым, он бы крикнул в сердцах и в отчаянии: "Да пропади все пропадом!..", но он был маленький, двенадцатилетний, зависимый мальчик.

Так, после уроков, в один январский день неведомая сила повлекла его в школьную канцеля-рию, и на виду у благоговеющей бухгалтерши он позвонил на конный двор горкома партии и сани, горкомовские сани, предназначенные для его отца, потребовал прислать к подъезду школы. Он медленно спускался по лестнице, медленно шел к выходу. Ноги у него дрожали, и внезапная тошнота подкатила к горлу. Он вышел на школьное крыльцо. Сани уже стояли на положенном месте. Лошадь была неподвижна. Кучер, закутанный в тулуп, тоже. Увидев все это, он даже решил незаметно улизнуть - пусть потом выясняют, кто вызывал, но подошел к саням и взгромоздился на сиденье, и подумал, как жаль, что никто из учеников его не видит, что Сара не видит... Коснеющим языком назвал адрес. Кучер оглянулся через плечо, внимательно вгляделся в него и кивнул. И поехали. До дома было каких-нибудь триста метров. Он знал, что теперь не оправдаться, но бес распоясался безобразно. Дома никого не было. Сани растворились в январском морозце. Хотелось плакать и есть.

Он решил покаяться перед отцом и сказать ему что-то вроде того, что бес его попутал, но это лекарство ему, двенадцатилетнему, не было знакомо. Хотелось есть. Дома он отрезал кусок черного хлеба, намазал его маслом, покрыл сверху тонким слоем томата-пасты и посыпал солью и уселся в своей комнате с книгой в ожидании бури. Она разразилась вечером. У папы было перекошенное лицо. Он говорил тихо, с горечью, страдая... но лицо! И слова вырывались из него неудержимо, одно за другим, без пауз и передышки... "Мой сын?!. Это мой сын?!. Сын большеви-ка?!. Пионер... хочет выглядеть, как буржуйский сынок!.. Ты что, купчик молодой?!. Ты понима-ешь, что это мерзость! Мерзость!.. Как ты мог?.. Что скажут мои товарищи!.."

"Что за девочка, с которой ты дружишь? - спрашивала мама. - Это она учит тебя таким вещам? А?."

Ванванч решительно замотал головой, ограждая Сару. "Коранам ес!.." причитала бабуся. Казнь была долгая и страшная. Он раскаивался. Он заплакал. "Вот черт, - сказала мама, - как все одно к одному!.." Он не понял смысла этого восклицания.