«Упрямец» и другие рассказы

Стоило ему отвернуться, как человек с адвокатами и докторами скорчил гримасу и пробормотал что-то себе под нос. Мальчик ясно расслышал его слова, но не мог поверить, что благоухающий розой горожанин ругается не хуже их сельского пастуха, одноглазого Пеню.

Улица влилась в широкое русло городской площади, посреди которой крестьяне, добравшиеся до базара раньше их, уже распрягли свои телеги.

— Слезай, приехали, — выпрямился на передке дед, слез с телеги, отстегнул постромки и повел за собой коров, высматривая место, где бы их распрячь. Но прежде, чем снять ярмо, старик указал палкой на противоположный конец площади. — Вон они, лавки Дончо! Видишь? Одна, вторая, третья! Во-он — с большой вывеской. А теперь отряхнись-ка хорошенько да застегнись как следует. Нужно, чтоб ты Дончо понравился.

Цанко подбросил коровам сена, почистился. Потом поставил ногу на дышло и стал подтягивать веревки своих новых свиных царвулей[2]. Но пальцы рук плохо слушались его: сила ушла из них, как из голоса деда.

3

Лавок и в самом деле было три, и над всеми тремя протянулась широкая жестяная вывеска, на которой красовались большие, как пузатые буйволята, буквы:

ДОНЧО ИВАНОВ

МАНУФАКТУРА

КОЛОНИАЛЬНЫЕ ТОВАРЫ

В двух лавках уже толпились покупатели, но старик и мальчик вошли в третью, большую и темную, как амбар. Там, между дверью и окном, мальчик увидел маленькую комнатку со стеклянными стенами. На ее дверях висела белая железная дощечка с черной надписью: «Контора».

Внутри конторы сидел человек.

Цанко заметил, что человек кинул на них быстрый взгляд, когда они переступили порог лавки, но тотчас снова спрятал глаза.

— С добрым утром, Дончо, — заглянул старик в контору через растворенную стеклянную дверь и стащил с головы шапку. — Привел я нашего мальчонку, про которого говорили-то давеча…

Но человек в конторе и на этот раз не поднял головы от толстой черной тетрадки — он что-то высчитывал…

Цанко тоже боязливо стянул с себя шапчонку.

Значит, это и есть Дончо, который сделает из него, Цанко, человека?..

Они с дедом стояли, а Дончо сидел, и все равно Цанко казалось, что он куда больше их обоих — он заполнял собой половину комнатки. Только железный сундук в углу, из которого выглядывали пачки денег, был еще крупнее его.

Неожиданно он поднял голову, так что все его подбородки слились в один, и взгляд его застыл на лице мальчика:

— Этот, что ль, мальчишка?

— Он самый, он самый, — затараторил старик, беспокойно комкая шапку узловатыми пальцами. — Привез, как уговаривались.

Старик и сам не смог бы объяснить, почему ему вдруг стало страшно оставлять мальчика у этого отъевшегося чужака, который даже не пожелал сказать ему «здравствуй». Ведь и там, в деревне, был мальчонка единственным его внуком, единственным, кто остался ему после убитого сына, но только этой ночью он почувствовал безудержную жалость и страх за ребенка. Только сейчас, когда пришло время расставаться, он вдруг обеспокоился, что делает с мальчиком что-то такое, чего никогда не допустил бы его сын, доведись ему самому заботиться о парнишке.

Старик судорожно глотнул раз и другой — справился с охватившей его тревогой.

— Вот, сынок, этот человек будет твоим хозяином, ты ему в лавке будешь помогать, слушаться во всем, в рот ему смотреть. Держись за него, и не придется тебе больше просяной хлеб есть.

— Будет слушаться, — хрипло сказал Дончо. — Чего уж там, вон какой здоровый парень.

Торговец поднялся со своего широкого, вращающегося, как в парикмахерской, стула, подошел к мальчику и ощупал его плечи. Потом даже повертел его перед собой.

— Силенка есть! — заключил он, довольный осмотром.

Старик вспомнил, что точно так же Дончо ощупывал когда-то скот, скупая его по деревням для своего тестя.

— Наш мальчик хороший, слушать тебя будет, можно сказать, как большой. И смирный — словечка поперек не скажет. Пора уж ему самому зарабатывать, а то у нас в селе…

— Идем со мной, — прервал старика Дончо и с неожиданным для его полноты проворством вошел в склад, повернувшись боком, чтобы протолкнуть свой живот в стеклянную дверку.

Дончо нарочно прикидывался более строгим и хмурым, чем был на самом деле. А то дай старику волю — того и гляди спросит, сколько будут платить его внуку, или еще чего доброго догадается попросить каких-нибудь товаров из лавки в счет будущего жалованья внука. Надо было поскорей его спровадить.

Половина склада напротив конторы была завалена глыбами синеватой каменной соли. Дончо остановился возле кучи, протянул руку и сам достал один кусок средней величины.

— На вот, — проткнул он его старику. — Возьми для коров. Можешь не платить. Бери и не задерживай меня, я сегодня очень занят. Столько дела — голова кругом идет. Сто тридцать тысяч левов по векселям платить надо — сегодня сроки истекают.

— Ай-яй-яй! — старик удивленно поднял седые брови, но по глазам его было видно, что думает он о другом.