Упрямец Керабан

Нужно признать, что костюм придавал ван Миттену воинственную осанку, надменный вид, авантажное[306] выражение лица, нечто свирепое, наконец, — и мало соответствующее характеру роттердамского негоцианта. Да и как могло быть иначе при этом легком манто из муслина с аппликациями из хлопчатобумажной ткани, с этими широкими панталонами из красного сатина, упрятанными в кожаные сапоги со шпорами из золота под тысячью складок голенища, с этим открытым кафтаном, рукава которого спадали до земли, этой феской, украшенной «йемени», с этим «пюскюлом», невероятная величина которого указывала на положение, подобающее в Курдистане супругу благородной Сарабул.

Большой трапезундский базар поставил все эти вещи, и, снимай, с него хоть сто мерок, — ничто не смогло бы сделать ван Миттена еще элегантнее. Было приобретено также прекрасное оружие, которое свисало с вышитой шали, обшитой сутажом и позументом и обтягивавшей его вокруг пояса: кинжалы с насечкой и рукоятками из зеленого нефрита[307] и обоюдоострым лезвием из дамасской стали; пистолеты с рукоятками из гравированного серебра; сабля с коротким лезвием, зазубренным как пила, с черной рукояткой, украшенной серебром и с головкой в виде шайбы; наконец, стальное копье с позолоченной гравировкой, оканчивающееся волнистым лезвием.

О! Курдистан без боязни может объявить войну Турции! Таких воителей армия падишаха никогда не победит! Бедный ван Миттен, кто бы мог подумать, что однажды ты так вырядишься!

К счастью, как сказал господин Керабан, а за ним повторяли Ахмет, Амазия, Неджеб и все прочие, кроме Бруно:

— Ба! Это в шутку!

Во время церемонии все проходило самым пристойным образом. Если не считать, что жених показался немного холодноватым своему страшному шурину и не менее страшной невесте, то все шло прекрасно.

В Трапезунде достаточно судей, выполняющих роль чиновников, которые жаждали чести зарегистрировать подобный контракт, тем более что это было выгодно. Но выбрали того самого судью, чья мудрость проявилась в караван-сарае Рисара.

После подписания контракта жених и невеста, а также сопровождающие их прошествовали через огромную толпу и направились в мечеть. Некогда она была византийской церковью, и стены ее украшала любопытная мозаика. Гам раздавались курдские песни, более выразительные и мелодичные, чем турецкие или армянские. Несколько инструментов, звучание которых напоминало металлические щелчки, перекрываемые пронзительным плачем двух или трех маленьких флейт, присоединили свои странные аккорды к ансамблю довольно приятных голосов. Затем имам прочитал простую молитву, и ван Миттен был помолвлен, «хорошо помолвлен», как сказал не без задней мысли господин Керабан благородной Сарабул, когда обращался к ней с поздравлениями.

В дальнейшем брак должен был завершиться в Курдистане, где новые празднества продолжались бы несколько недель. Там ван Миттену следовало усвоить курдские обычаи или, по крайней мере, попытаться усвоить. Так, когда супруга подходит к супружескому дому, то супруг неожиданно появляется перед ней, обнимает, поднимает на плечи и несет в предназначенную ей комнату. Таким образом оберегается ее стыдливость: она не должна казаться входящей в чужое жилище по собственному желанию. Когда наступит этот знаменательный момент, ван Миттен позаботится о том, чтобы никак не задеть обычаев страны. Но, по счастью, до этого было еще далеко.

Затем праздник помолвки был естественно дополнен торжествами по случаю ночи вознесения Пророка, которые обычно происходят 29 числа месяца раджаба[308]. В силу разных политико-религиозных обстоятельств указ главы имамов назначил их на этот день.

В тот же вечер в самом просторном дворце города тысячи и тысячи верующих собрались на церемонию, привлекшую их в Трапезунд со всех концов мусульманской Азии.

Благородная Сарабул не могла упустить возможности показать всем своего жениха. Что же до господина Керабана, его племянника, обеих девушек и их слуг, то лучшего времяпровождения, чем присутствие на этом чудесном зрелище, им нечего было и придумывать.

Действительно чудесном! Да и как могло быть иначе в восточной стране, где все грезы этого мира преобразуются в реальности мира иного! Каким должен был быть праздник в честь Пророка, легче всего изобразить кистью художника, во всю мощь палитры, чем пытаться описать пером, даже если использовать для этого ритмы и образы всех величайших поэтов мира.

«Богатство — в Индии, — говорит поговорка, — ум — в Европе, пышность — у османов».

И действительно, с невероятной пышностью проходили перипетии вечной поэтической фабулы. Самые грациозные девушки Малой Азии раскрыли при этом очарование своих танцев и своей красоты.

Действие основывалось на легенде, подражающей христианской, по которой до смерти Мухаммада в десятом году хиджры[309] — шестьсот тридцать втором году нашей эры — рай был закрыт для всех верующих, заснувших в беспредельности пространства и ожидающих пришествия Пророка. В тот день он появился на коне по кличке Бурак — крылатом коне, который поджидал его у входа в иерусалимский храм.