Упрямица

Когда она стояла перед ним – потная, загорелая, в пропыленной простой одежде, все равно любой безошибочно угадал бы в ней сеньору. Каждая аристократическая черточка в ее лице, каждый жест и поворот головы выдавали в ней принадлежность к высшему классу, свидетельствовали о хорошем воспитании, о наследственной гордости, о чувстве собственного достоинства.

Мерседес была горда, а супруг постоянно унижал ее. Прошлое омрачало их взаимоотношения и сегодня. Она не доверяла мужу. А мог ли такой одинокий бродяга, как Фортунато, доверять женщине, подобной Мерседес Альварадо? Если он в чем-либо уступит, она при ее воле и характере тотчас же возьмет над ним верх и уже не слезет с семейного трона.

«Я обязан держать ее в узде, черт побери! Она моя жена и должна угождать мне, а не я ей. Я не должен вымаливать крошки со стола сеньоры», – подумал Ник, занимаясь привычным делом.

Закончив обхаживать жеребца и передав его старшему конюшему, Ник отправился в ванную комнату, чтобы соскрести с себя недельную грязевую коросту. Затем, одеваясь к обеду, он не переставал думать о предстоящей любовной ночи с Мерседес.

А до этого еще будет ужин наедине в огромной столовой, где он, сгорая от страстного желания, будет поджариваться на медленном огне.

Когда он спустился вниз, одна лишь Лупе робко приветствовала его:

– Донья Мерседес просила вас зайти на кухню.

Удивленный, Николас направился во владения Ангелины, где царил волшебный аромат рагу из кролика. Никаких мачо сегодня, слава тебе Господи!

Ник вошел и увидел Мерседес и Розалию, расположившихся за длинным столом у окна.

– Папа, ты согласишься поужинать сегодня с нами? Мы так соскучились по тебе.

– Я решила не устраивать парадных трапез, пока мы все заняты работой вне дома, – объяснила Мерседес. – Если ты пожелаешь, Лупе накроет тебе в обеденной зале.

Он не мог оторвать от нее глаз. Казалось, после недавнего купания она еще больше похорошела – кожа порозовела, волосы еще не просохли, но это придавало им особую прелесть. Мерседес надела к ужину простое, персикового цвета муслиновое платье с белой вышивкой. Мысли о еде мгновенно улетучились у него из головы. Ему было достаточно видеть ее, любоваться ею.

– Для сегодняшнего вечера это подходит, – пробормотал он.

Неизвестно к чему относилась сказанная им фраза – к предложению поужинать на кухне или к наряду Мерседес. Ник опустился на тяжелый сосновый стул, обвязанный для придания ему крепости полосками сыромятной кожи.

Они приступили к обильному ужину, обмениваясь краткими репликами о насущных делах, о погоде, о прогнозах на конец лета, благосклонно выслушивая иногда вмешивающуюся в разговор взрослых Розалию. Стороннему наблюдателю показалось бы, что перед ним счастливое семейство, погруженное в обычную рутину домашних забот. Но приближение ночи оказывало свое воздействие на Николаса и на Мерседес. Их внутреннее напряжение росло, придавая каждому произнесенному ими слову, каждому взгляду какой-то иной смысл.

Снаружи, в сумраке конюшни, между двумя мужчинами происходил разговор совсем иного рода.

– Я говорю, что он очень изменился. Порфирио прав. Мы сделаем так, как просит гринго, – высказался молодой вакеро.

Его пожилой собеседник затянулся сигаретой, слегка высветив свое морщинистое, иссеченное злыми ветрами лицо.

– Да, это так, дон Лусеро сильно изменился. Ты не знал его, когда он был мальчишкой. Сейчас его не узнать, но…

Юноша прервал старика:

– О его креольской спеси всем известно. Было время, когда он воротил нос от таких, как мы. А сейчас он ночует с нами у костра, ест ту же пищу и глотает пульке из общей бутылки, пущенной по кругу. Мы для него стали своими людьми. Война заставила его взглянуть на многое по-другому. Он оставил армию, потому что не мог больше служить узурпатору.

– Дон Лусеро недолго пробыл в армии, – поправил старший по возрасту своего молодого собеседника. – Он кончил тем, что завербовался в контргерилью, стал худшим из худших, наемным головорезом, императорским платным палачом.

Старик произнес эту тираду с отвращением, вспоминая, как «поработала» контргерилья в одной из ближайших деревень.

– Я не понимаю. Ты говорил, что тебе по душе тот человек, каким он вернулся в Гран-Сангре… – озадаченно проговорил Грегорио.

– Сегодня он такой, завтра может стать другим. Я не могу полностью довериться ему. Нужно время, чтобы убедиться, такой ли он, каким кажется.

– Но время не ждет. Я верю, что дон Лусеро поможет нам.

– Если он – дон Лусеро… – отозвался Хиларио многозначительно. – Если это кто-то другой, мы, вероятно, сможем больше положиться на него. Или, наоборот… меньше ему верить.

Когда супруг появился в дверях ее комнаты, Мерседес, увидев его отражение в зеркале, перестала расчесывать волосы, аккуратно положила щетку на туалетный столик и медленно обернулась к Лусеро.

Он пощупал рукой новую дверную раму и лукаво подмигнул жене.

Мерседес вспомнила, что сходное выражение было на лице плотника, приглашенного ею.

– Я распорядилась, чтобы починили дверь, – ограничилась она кратким объяснением.