Ур, сын Шама

Нонна наклонилась, спрятала вспыхнувшее лицо в ладони. Господи, он ревнует! Вдруг она поднялась, будто подброшенная приливной коморской волной. Ур тоже встал. Высоко поднятые брови придавали его лицу страдальческое выражение.

— Кажется, придется выяснить отношения, — сказала Нонна, глядя ему прямо в глаза. — Ну вот… как, по-твоему, я к тебе отношусь?

— Ты относилась ко мне очень хорошо. И в Москве и раньше. А теперь я не знаю, как ты ко мне относишься. По-моему, тебе со мной скучно, потому что…

— У вас на Эире все такие? — прервала его Нонна. — Ты ребенок, Ур. Надо быть таким набитым дураком, таким олухом, как ты, чтобы не видеть… чтобы не видеть, что я тебя люблю.

— Нонна! — вскричал он.

— Что «Нонна»? Что «Нонна»? — лихорадочно продолжала она, стискивая руки. — Мучение ты мое! Не, должна, не должна — понимаешь ты это? — не должна женщина первой признаваться в любви, не должна даже тогда, когда перед ней бесчувственный чурбан…

— Нонна… — Ур шагнул к ней, осторожно взял за плечи, глаза у него сияли. — Еще, еще ругай меня.

Она заколотила кулаками по его груди.

— Надо быть человеком, понимаешь ты это? Человеком, а не пришельцем безмозглым, не истуканом месопотамским…

— Буду, буду человеком…

— Я хотела умереть, когда на тебя полезла акула… Ох-х! — Нонна взяла его руку, прижала к мокрой от слез щеке.

Утром за ними пришла шлюпка с «Дидоны».

Турильер спустился на белый полумесяц пляжа, чтобы проводить гостей. С галантностью, никак не вязавшейся с его обликом, он коснулся губами Нонниной руки.

— Было очень приятно, мадемуазель, спорить с вами, — прохрипел он. Счастливого плавания.

— А вам, мосье Гийом, желаю покоя и удачи в ваших делах.

— Удачи? Нет, мадемуазель, удачи мне не желайте. Я давно уже уговорился с самим собой, что не буду ждать удачи: на такое ожидание не хватит жизни. Лучше пожелайте мне добраться до Лизетты.

— От души желаю!

Нонна смотрела на удаляющийся берег с одинокой фигурой на пляже. «Прощай, Гранд-Комор, — думала она. — Прощай, бунгало под пальмами, прощай, человек, живущий на вулкане. Вряд ли придется еще свидеться… Но хорошо, что я вас увидела…»

Спустя полчаса они поднялись на борт «Дидоны». Уже ровно стучал, прогреваясь, ее двухтысячесильный двигатель, и палуба мелко вибрировала, и пахло горьковатым дымком выхлопов. Потом затарахтел на баке брашпиль, выбирая якорную цепь. Боцман Жорж в белом берете с красным помпоном и полосатых шортах крикнул:

— L'ancre est haute et clair![11]

Мальбранш, выглядывавший из окошка рубки, кивнул и звякнул рукояткой машинного телеграфа. «Дидона» медленно развернулась и пошла синей своей дорогой среди островного лабиринта, среди коралловых отмелей, розовевших сквозь прозрачную воду, среди скопищ вулканов, которые высились немыми свидетелями существования древней страны Лемурии, поглощенной океаном.

С криком носились над судном чайки и олуши. И долго еще был виден на востоке лилово-серый конус Карталы, над которым висело облачко грозного его дыхания.

Валерий разговорился с боцманом Жоржем. К концу дня они уже были друзьями и неплохо понимали друг друга: оказалось, что Валерий необычайно быстро схватывал французский морской жаргон.

— Что-то у тебя рында-булинь убогий, — говорил он, подергав веревку, привязанную к языку рынды — судового колокола. — Свинячий хвостик какой-то.

И он рассказывал Жоржу о своем яхтклубовском боцмане, одессите («кстати, его тоже Жорой звали»), который учил яхтсменов благоговейному отношению ко всякой снасти.

— Судно познается по тому, как заплетен рында-булинь, — говорил Валерий, невольно подражая одесскому акценту боцмана Жоры.

Жорж кивал и повторял:

— Жора… Рында-булинь…

Он отцепил от поясного ремня нож и свайку, притащил толстый пеньковый конец, и Валерий принялся плести булинь. Он старательно проплетал пряди, срезал, счесывал, околачивал. Его голые плечи, уже покрывшиеся загаром, влажно блестели на солнце. Рында-булинь получился хороший, добротный толсто сплетенный с того края, где будет крепиться к языку колокола, и сходящий на нет к свободному концу. Валерий покатал его ногой по палубе для плотности и гладкости. Жорж поцокал языком, выражая восхищение, и подвесил булинь на место.

— Тре бьен[12], — сказал он и похлопал Валерия по плечу.

— Треэ агреабльман, — отозвался Валерий. — А Жора знаешь как сказал бы? Он сказал бы: «Что жь, корзину с памадорами на Привозе увьязать сможешь».

— Привоз… Памадор, — закивал Жорж и открыл в улыбке белые прекрасные зубы.

За ужином в маленькой кают-компании Ур был необычно оживлен. С аппетитом ел, запивая кока-колой, много говорил, и то и дело Нонна ловила на себе его взгляд.

— Давно хочу спросить, доктор, — сказал Ур, — что означает название вашего судна?