Ураган

— Махидиль! Махидиль! — звал ее закутанный в пыльник человек, с трудом преодолевая порывы ветра и приближаясь к ней. — Здесь опасно... Пойдемте! Здесь опасно, я говорю!

Но Махидиль не трогалась с места.

— Прислушайтесь, Хашим-ака[2], прислушайтесь... Кто-то зовет на помощь... Слышите?

— Это ветер так жалобно завывает. Пойдемте скорее!

Махидиль, выросшей в Ташкенте и, кроме города и ближних кишлаков, расположенных в зеленой долине, ничего не видавшей и, конечно, не бывавшей никогда в пустыне, тем более в такой страшный час, все казалось чрезвычайно интересным.

Еще в самолете кто-то из пассажиров, разглядывая через иллюминатор облачное небо, предсказал скорую непогоду. Его прогноз оправдался. Когда они вышли из самолета на аэродроме Бухары, задул такой сильный ветер, что ветви деревьев неподалеку от посадочной полосы угрожающе затрещали. Пока Махидиль с главным инженером строительства Хашимом Балтаевым добирались на газике до Туябулака, ветер перешел в ураган. Вдруг мотор заглох, и машина остановилась, не доехав до кишлака. Хашим и шофер были встревожены не на шутку, но девушка, воспользовавшись случайной задержкой, не ведая, как грозна песчаная буря, не слушая предупреждений, подошла к краю холма.

— Назад! Назад! Перестаньте ребячиться! — стараясь перекричать свист ветра, твердил ей Хашим.

Но Махидиль не трогалась с места. Ей вновь послышался жалобный крик: «Помогите!.. Помоги...» Ветер уносил этот отчаянный призыв о помощи, и он таял вдали, словно льдинка, попавшая в огонь. Девушка прислушалась опять, но больше ничего не услышала. «И впрямь, наверное, ветер, — подумала она. — Разве услышишь человеческий голос среди этих взбесившихся песков пустыни?»

От этого, а может быть потому, что Хашим все продолжал тянуть ее за рукав, Махидиль рассерженно повернулась и сбежала вниз по склону.

— С бурей шутки плохи, — хмуро встретил их шофер, трогая исправленную им машину с места. — Играть с ней — все равно что совать голову в соломорезку. Особенно страшен «черный дьявол».

— «Черный дьявол»? — переспросила Махидиль.

— Вот именно, «черный дьявол», — повторил шофер. — Берегись, когда ветер гонит такой шар по пустыне. Он ударяет со страшной силой — хоть сам из травы, а тверже камня.

— Значит, на сей раз мы спаслись от смерти?

— Напрасно иронизируете, — буркнул Хашим, сидевший рядом с шофером.

Казалось, непогода закрутила надолго. Но на следующий день ветер неожиданно стих. Смерчи, носившиеся по пустыне, бессильно улеглись на землю, разложив свою добычу на песке, словно на дастархане[3]. Первыми налетели на угощение вороны и, каркая, принялись утолять голод. Все больше птиц собиралось тут. И хотя пищи было вдоволь и ссориться и драться из-за нее не имело смысла, шум и галдеж были такими, что привлекли внимание беркута, этого царя пустыни.

С достоинством опустившись на землю, он в два-три скачка достиг места трапезы. Здесь для него были приготовлены степные крысы, ежи, черепахи с расколотыми панцирями, суслики, змеи, ящерицы. Довольный столь разнообразным выбором, беркут гордо огляделся. Вороны притихли и отошли в сторону. Беркут принялся за еду. Но не успел он вонзить клюв в пищу, как его насторожили незнакомые звуки — какой-то скрежет, голоса, смех. Озлившись, беркут широко распластал крылья, взлетел и начал гневно кружиться над барханами.

Да, его царству действительно грозила опасность. В этих местах, где досель не ступала нога человека, появилась колонна грузовиков, бульдозеров, тягачей. Далеко разносились рокот моторов и веселые людские голоса.

«Откуда эти пришельцы? Что им здесь нужно?» С громким протестующим клекотом беркут взмыл в голубую высь.

II

— Приехали, — сказал шофер и, облегченно вздохнув, заглушил мотор.

Хашим Балтаев настоял, чтобы Махидиль остановилась под гостеприимным кровом его дома.

— Я друг вашего покойного брата, а моя жена, Махмуда, — ваша школьная подруга. Вам будет что вспомнить, о чем поговорить после хорошего, вкусного ужина, — улыбнулся Хашим и широким жестом распахнул дверцу машины.

И вот ветер беснуется уже за окном, и под его завывание квартира кажется особенно уютной, а ее обитатели — такими симпатичными и милыми. Давно заснули дети. Из соседней комнаты доносилось их посапывание. Хашим, намаявиись за день, сразу после ужина лег отдыхать. Подруги остались в столовой одни. Движок давно перестал тарахтеть, электричество погасло, и на столе мигала керосиновая лампа, заботливо зажженная матерью Хашима. Минутная стрелка уже не раз обошла циферблат, но беседе подруг, казалось, не будет конца.

— Ты очень похорошела, Диленька, — говорила Махмуда, обнимая гостью. — Совсем красавицей стала.

— Ну что ты, подруженька, — смущалась Махидиль. — Уж ты скажешь...

— Нет, нет, нет! — упорствовала та. — Ты стала представительной, уверенной в себе, смело смотришь на людей. Это тебя очень красит... Вот у меня — иное дело. Дети, муж, дом, семья... От этого не похорошеешь, не помолодеешь... Видишь, сколько у меня морщин? Все от забот... Где наша молодость?.. Помнишь, как мы резвились? — Махмуда вздохнула.