Ураган

Первое время после переезда в Заозерск жизнь шла довольно гладко, и Вера, казалось, поняла то, чего не понимала, оставаясь в Москве, но стоило ей немного обжиться, и все пошло сызнова. Началом послужило то, что Вере мешал гул реактивных двигателей. Он казался ей невыносимым, мешал думать о чем бы то ни было, сосредоточиться на книге, не давал спать. Она жаловалась, что, вслушиваясь в рокот, висящий над всею округой, начинает произносить не те слова, какие хочет, делать не то, что собиралась. Однако от предложения Андрея вернуться в Москву Вера наотрез отказалась.

Все это не помогало Андрею жить и держать в узде свои нервы. А они были ему нужны, чтобы совладать с нервами офицеров, попавших в условия повышенных требований к каждому своему шагу, к каждому слову и, пожалуй, даже к каждой мысли. Для них не было ничего непривычного в том, чтобы соблюдать режим пищи и сна, — к этому их приучила сверхзвуковая авиация. Не было ничего мудреного в том, чтобы спать свои девять часов, проходить физический тренинг под наблюдением врачей, каждую неделю давать себя ощупывать, выслушивать, обмерять. Даже самые молодые соглашались с тем, что лозунг «летчик гиперзвуковой авиации не знает, что такое алкоголь», имел право на непреложность в течение шести дней недели. Но большинству офицеров — молодых, здоровых, полных жизни людей с нормальными потребностями — казалось ханжеской выдумкой осторожничавших эскулапов требование жить жизнью мужчин по Лютеру. При этом строгий режим не всегда нарушался по вине мужей.

Именно это происходило и в доме самого командира. Вера делала вид, что все понимает, но, высидев несколько дней с надутым видом, начинала отпускать шпильки по поводу подозрений, какие рождались у нее такой жизнью. Слишком строгая жизнь вызывала протест ее естества, подогреваемого скукой и избалованностью, позволявшей прежде ни в чем не знать слова «нельзя».

В один из таких дней, раздраженная долгим отсутствием Андрея, Вера опять устроила сцену.

— Я такая же, как другие, как все! — кричала она. — Я хочу иметь нормальную жизнь, хочу ребенка!

Это было так неожиданно, что Андрей остолбенел.

— Никто у тебя этого права не отнимает, — растерянно проговорил он.

Но тут несколько грубостей Веры заставили его схватить фуражку и выбежать вон.

Вероятно, у Веры не было осознанного желания досадить Андрею, тем не менее она уехала в Москву, оставив короткую записку о том, что вернется только завтра, а возможно, и послезавтра. Может быть, она искренне верила в неотложность дел, какие у нее там были: вечером — премьера в Доме кино, куда Андрей все равно не ходил, даже будучи в Москве, завтра две примерки и сотня других не менее интересных дел. К тому же случилось так, что после Дома кино собрались у одной из приятельниц. Там без всякого вызова со стороны Веры, совсем ненароком, кто-то из дам рассказал о только что прочитанном ею романе, как американский летчик-высотник перестал быть мужчиной. Причина: на высоте он подвергся радиоактивному облучению. Сначала Вера слушала этот рассказ, как всякую другую пустую болтовню приятельниц. Но по мере того как вдумывалась в его смысл, он доходил до нее как что-то неправдоподобно жестокое. Тут же ночью, забыв о завтрашних примерках, поехала в Заозерск. Но у заставы повернула обратно и, едва дождавшись утра, позвонила генералу Ивашину. Ей нужно было во что бы то ни стало его видеть, говорить с ним: она заставит его, а не его, так Алексея Александровича вытащить Андрея из Заозерска. Андрей должен раз навсегда покончить с полетами, об ужасном действии которых, наверно, сам не знает.

Но Ивашин не смог или не захотел с нею встретиться тут же — предложил повидаться на днях. С темными кругами под глазами, осунувшаяся, раздраженная, она снова помчалась в Заозерск, решив, что самое разумное — поговорить с Ксенией, — уж та-то, наверно, знает всю правду об излучениях и прочем.

***

То, что Ивашин отказался от встречи с Верой, не было его прихотью, в момент ее звонка он действительно собирался к командованию. Шли разговоры в связи с неполадками в эскадрилье Андрея. Главнокомандующий ВВС уже высказался за снятие полковника Черных с эскадрильи и за замену его другим командиром. То, что Андрей оставался в эскадрилье, было результатом настойчивости Ивашина, взявшего на себя ответственность за дальнейшую деятельность Черных.

Главнокомандующий с неудовольствием выслушал доклад о расследовании дела Семенова и все, что Ивашин нашел возможным опять сказать в защиту Андрея. Ивашин чувствовал: главный маршал чего-то недоговаривает. Кажется Ивашин догадался о том, что остается несказанным. «А не ратует ли так Ивашин потому, что полковник Черных — сын генерал полковника Черных?» От этой догадки Ивашину стало так тошно, что он умолк, не договорив всего, что хотел и мог сказать в защиту Андрея.

— Вы отвечаете за своих офицеров, — проговорил главный маршал, — вам и решать: оставить Черных в эскадрилье или заменить другим командиром.