Ураган

* * * Заложив руки за спину и, как всегда, твердо ступая, Хойхлер прошелся по залам дворца. Приостановился у столика с дощечкой, напоминающей о том, что здесь отрекся от престола Наполеон. А кто нанес императору последний удар при Ватерлоо, как не прусская пехота? Небось душа Блюхера до сих пор лопается от гордости в раю! Но ей предстоит и совсем лопнуть от зависти, когда до небес донесется гул катаклизма, которым он, Хойхлер, в клочья разнесет этот мир слюнявых штафирок. С перчатками, зажатыми в левой руке, чтобы иметь возможность правой принимать приветствия, Хойхлер вышел на площадь Сольферино. Утреннее солнце ударило в лицо. Он переменил очки на темные и втянул живот. Хотя, ей-же-ей, невозможно сохранить подлинно воинский вид в этой отвратительной робе, в которую пришлось влезть самому и переодеть войска. Попробуй-ка спрятать живот под этой кургузой кофтой! Хойхлер любил двигаться. Здесь, в волшебных садах Фонтенбло, это удовольствие. Но сейчас у генерала не было времени на прогулку. Он сам сел за руль, чтобы не брать шофера, и направился по парижской дороге. Тот, с кем он хотел встретиться, прилетел в страну под чужим именем. Никто не должен был его видеть и тем более подозревать, что с ним встречается Хойхлер. Углубившись в лес, проехав стрельбище и два-три перекрестка аллей, Хойхлер свернул направо по круговой дороге. Он еще с гитлеровских времен знал здесь каждый поворот. Круговая аллея привела к пересечению с дорогой на Мийи. Хойхлер не верил никому. Он придерживался мнения, что чем выше ранг заговорщика, тем менее тот надежен. Этому его научил опыт. У этих господ в чинах всегда найдутся какие-нибудь "высшие" соображения, во имя которых они болтают и предают сообщников. Об этом ярко свидетельствовал опыт в деле "20 июля". Относительного доверия, полагал Хойхлер, заслуживают мелкие сошки, которых можно покупать за деньги и держать в повиновении страхом. А когда они не нужны, выкидывать на помойку, а то и просто уничтожать. То, что он задумал, должно перевернуть вверх ногами все планы господ политиков и даже военных в вопросах войны и мира с коммунистическим Востоком. Мысль об этом осторожно, почти иносказательно, но достаточно ясно заброшена в его голову чрезвычайно высокостоящей особой. Не каким-нибудь кабинетным сановником и даже не кем-либо из правителей, а человеком без короны на голове, но с горою золота под задом. В наиболее секретные дела, о которых не следовало знать его иностранным коллегам, Хойхлер не впутывал людей с положением. Мелкая сошка. Чем мельче, тем лучше! Такую и убирать легче, когда в ней минует надобность. На пересечении аллей Хойхлер увидел знакомую фигуру. Бывший оберштурмбаннфюрер Антон Шандепляц был коренастый, среднего роста крепыш, с рыжеватыми висками, ярко золотившимися из-под берета. Генерал Хойхлер был неплохим психологом. Он знал, что при внешней самоуверенности Шандепляц страдает от сознания своего ничтожества. Мечта Антона - власть. Хоть какая-нибудь, но власть. Над кем угодно, но власть. Даже во времена оккупации Шандепляц самым подлым образом проявлял власть над беззащитными заложниками, вместе с тем мучился сознанием собственного бессилия. На этот раз от бывшего штурмбаннфюрера требовалось одно: держать в руках несколько летчиков из ренегатов-иностранцев, избранных Хойхлером для выполнения секретной операции "Звезда". Это были наемники, прошедшие школу Африки, Вьетнама и Аравии. Антон должен был изолировать их от общения с окружающими. Хорошенько кормить и, главное, напоить перед операцией, чтобы они не раздумывали над приказом. Шандепляц и сам не знает подлинного смысла операции. Быть исполнительным, как машина, и молчаливым, как мертвец. "Пока не станет настоящим мертвецом. Одновременно с летчиками", мог бы добавить к этому генерал Хойхлер. Перед вылетом самолета на операцию "Звезда" с крыльев надо убрать опознавательные. За это отвечает Шандепляц. А чтобы он проникся еще и сознанием своей собственной власти над жизнью и смертью экипажа самолета, именно ему, Шандепляцу, поручается наблюдение за работой механика, который должен незаметно для экипажа заложить в самолет подрывной снаряд. Этот снаряд сработает в тот момент, когда бомбардир сбросит бомбу. Экипаж будет уничтожен: Хойхлер избавится от опасных свидетелей своего преступления. - В ваших руках не только судьба важнейшей операции, а жизнь нескольких человек, которые ее проведут. - И тут Хойхлер с усмешкой добавил: - И подумайте: среди них граф. Настоящий граф! Кроме того, вы отвечаете за то, что этот мальчишка чех, механик, который соединит провода снаряда, будет сброшен в полете. Так же как тот журналист-поляк, которого я разрешил взять в полет. - Генерал внушительно повторил: - Вы отвечаете за всех людей. Своей головой! Понимаете: вашей головой, Шандепляц! - О экселенц!.. Это означало, что, по мнению Антона, его собственная голова в безопасности. - О экселенц!.. И Хойхлер даже за шорохом бегущего автомобиля услышал, как стукнули друг о друга почтительно сдвинутые каблуки бывшего штурмбаннфюрера. Кося злым глазом на спутника, Хойхлер спросил: - Продолжаете общаться с летчиками? - Как приказали, экселенц. - А ваши отношения с Дежефи? - Все, как приказано, экселенц. Тут в голосе Хойхлера послышался нескрываемый скепсис, а может быть, и просто издевка: - А что же думает граф? - Все, как приказано... - начал было Антон, но тут же осекся. Под насмешливым взглядом Хойхлера, видимо, понял глупость этой формулы. Спохватившись, поспешно вынул из кармана ролик пленки. На вопросительный взгляд генерала ответил: - Смею полагать, тут вы найдете самые точные сведения о настроениях господина графа. Хойхлер подкинул ролик на ладони, как бы на вес определяя ценность пленки, и молча опустил ее в карман. Ни благодарности, ни поощрения по адресу агента. Антон счел возможным почтительно подчеркнуть: - Личный дневник графа, экселенц. Совершенно откровенные записи, произнес он с вдохновением метрдотеля, расхваливающего отменное блюдо. - Смотрели? - Вполне прочные взгляды вполне верного человека: немного мерехлюндии, но на данном этапе это уже не имеет значения. - Вы осел, Шандепляц, - оборвал Хойхлер. - Именно сейчас это и имеет значение. А как с журналистом, с Галичем, вы что-нибудь записали? - Так точно, вот магнитная пленка - его болтовня в ресторане. Человек легкомысленный и ничем не опасен. К тому же физически не силен - при выбросе не окажет никакого сопротивления. - Так, так, - повторил Хойхлер, - а если что... уж я сумею показать вам, чего вы стоите! - О экселенц! Хойхлер круто повернул в боковую аллейку. Его автомобиль едва пролез между кустами. Генерал резко затормозил. Само это движение было чем-то вроде сердитого окрика: "А теперь вытряхивайтесь!" Антон безошибочно понял его. Он выскочил и, снова бодро щелкнув каблуками, выкинул руку в приветствии. Попятившись из кустов, автомобиль скрылся за поворотом. Хойхлер выехал на парижскую дорогу. Однако по ней ехал недолго. Вернулся в лес и, поколесив по его южной части, посадил к себе другого пассажира: немолодого уже человека с аккуратно подстриженными усиками, в которых серебрилась седина. Он был одет с изысканной небрежностью, которая отличает англичан. Спортивное платье сидело свободно, но ловко; обувь проста, но прочна. В далеком прошлом этот человек носил имя Иоганна Шуберта, теперь после многих и мало схожих между собою наименований звался Луисом Макфином. Сегодня ему предстояло еще раз изменить уже не раз измененное обличье: он должен был положить себе в карман билет члена компартии. Он, как и Шандепляц, был в глазах Хойхлера мелкой рыбешкой. Но разговор Хойхлера с этим человеком происходил иначе, нежели с Шандепляцем. Тон генерала был почти дружеским. Выслушав его, Шуберт-Макфин позволил себе возразить, вовсе не титулуя при этом Хойхлера генералом: - Вы оценили положение, какое занимает названное вами лицо? - спросил он. - Жертвуя им, мы жертвуем верным и последовательным союзником. - Ему за девяносто. Протянет еще год-другой. Шуберт-Макфин пожал плечами. - Мое дело - обратить ваше внимание... - Ваше дело выполнять то, что приказано, - внушительно сказал Хойхлер. И несколько смягчив тон: - До сих пор, Шуберт, у нас с вами не было разногласий... - Это может нам дорого обойтись впоследствии. Хойхлер, не теряя из виду бежавшей навстречу автомобилю дороги, искоса посмотрел на собеседника. - Вы имеете в виду неудачу? - Именно удачу. Генерал пожал плечами. - Знаете, Шуберт, вы меня удивляете. Может быть, не хотите идти на операцию? Шуберт-Макфин, казалось, колебался. Некоторое время он молчал, покусывая ус. - Я проведу эту операцию. Хойхлер улыбнулся. - Вы отличный работник, Шуберт. За это я приготовил вам кое-что приятное. - Он интригующие умолк, по-видимому, ожидая вопроса пассажира. Но тот угрюмо молчал. Тогда Хойхлер сказал: - Это будет вашей последней операцией... Понимаете? Шуберт-Макфин ответил иронически: - Если бы я не знал, что нужен вам, то подумал бы... - Ну, ну, что бы вы еще подумали? - Ах, господин Хойхлер! - Шуберт-Макфин вздохнул, как усталый человек. Словно сами не знаете, что значат такие слова: последняя операция. - И вдруг рассмеялся. - Но могу вас уверить: я не из тех, с кем вы так просто покончите. Нет! - Что вы огрызаетесь! - вспылил Хойхлер. - Я просто предупреждаю, что принял меры против такого рода неожиданностей. При других обстоятельствах Хойхлер просто выкинул бы этого субъекта из машины. Но он только рассмеялся, будто услышал нечто очень смешное. - Откуда у вас такие мысли, Шуберт? Тот спокойно ответил: - Отчасти и ваша школа, господин Хойхлер. - Шуберт усмехнулся. Подчеркиваю: отчасти. Основы закладывал полковник Николаи. - И, задумчиво прищурившись, словно вспоминая что-то далекое, негромко проговорил: Какой был человек!