Ураган. Последние юнкера

Взводным портупей-юнкером стал у нас бывший кадет Сумского корпуса — Шперлинг. Всегда веселый, бодрый, убежденный патриот, готовый всем помочь. Нижегородцы, аракчеевцы, полтавцы, кадеты Вольского корпуса, в большинстве своем не блистали светскими манерами, но были хорошими, верными товарищами, и это сыграло большую роль на войне.

Грубоватые, отнюдь не «светские» кадеты-казаки — новочеркассцы, оренбуржцы, симбирцы — были отличными наездниками и рубаками. Они должны были все выйти в свои конные батареи, поэтому не очень любили расчеты с панорамами и бусолями. Стрельба с закрытых позиций — «не наше дело», как они говорили. «Наше дело — прямая наводка с карьера».

Целая группа оренбуржцев была в нашем отделении. Они были неразлучны: учились вместе, в город ходили вместе, беседовали только друг с другом, сторонясь остальных. Они, вероятно, в душе презирали не только «шпаков» и «козерогов», но и всех кадетов и юнкеров — не казаков. Все свободное время они пили чай, предавались воспоминаниям о родных краях и высокими голосами тянули свои казачьи, степные песни:

Свою он отчизну навеки покинул...

Ему не вернуться в отеческий дом...

Эти скуластые, смуглые ребята, с монгольским разрезом глаз, были очень симпатичны. По существу, это были природные воины — потомки бойцов орд Чингисхана. В отделении звали их «дикая дивизия», и к этому прозвищу они относились с полным спокойствием.

Учились они посредственно, на занятиях всегда сидели рядом и еще по кадетской привычке подсказывали друг другу в затруднительную минуту. Называли они друг друга не по имени, а по отчеству. Революцию и социализм они категорически не принимали и считали необходимым ликвидировать «бунт» — картечью и шашкой.

Суворовцы и псковичи хорошо учились, и поэтому большой процент их попадал в артиллерийские училища, чего нельзя было сказать о москвичах, из коих многие старались выходить в свои московские военные училища.

Училищная жизнь мне нравилась. Интересные военные лекции, полные практических примеров, привозимых зачастую непосредственно с театра войны, ежедневная езда, вольтижировка, барьеры, рубка, строгая дисциплина — все это заставляло чувствовать себя членом одной большой семьи — российской армии. Мускулы крепли, «гражданское начало» исчезало. Протяжные кавалерийские команды, мелодичный звон шпор, стальной блеск наших трехдюймовок, запах конского пота в манеже и навоза в конюшнях, — все это было своеобразной военной романтикой.

Но улица за окнами училища жила другим... Улица жила революцией, и эта «великая и бескровная» ломилась в двери училища. Большинство наших офицеров были фронтовиками, а некоторые из них и георгиевские кавалерами. Они так же, как и мы, скептически относились к революции, но они умели лучше нас скрывать свои чувства и понимали, что «плетью обуха не перешибешь».

Училищные солдаты часто митинговали, выражая своим офицерам и юнкерам «недоверие». Начальник училища, генерал Бутыркин, должен был оправдываться перед комитетами и доказывать полную революционную лояльность юнкеров.

Но молодые юнкера кипели и возмущались бездействием правительства и стремились к прямому действию против революционного разложения армии и государства.

«Корниловские дни» вызвали у нас, юнкеров, большой подъем. С часу на час мы ждали приказа выступить на поддержку Корнилова, но, конечно, не дождались... Серые будни революции продолжались. Было ясно, что училище доживает последние дни, но автоматически все шло как раньше, по училищной программе.

Вначале сентября мы уехали на учебные стрельбы в Красное Село. Осень была теплая, но дождливая. Было радостно оставить хоть на время Петербург, где общее положение ухудшалось не по дням, а по часам. Да и изучение военного дела на местности, езда не в манеже, а прямо в поле и, наконец, стрельба не на классной доске мелом, а из трехдюймовок шрапнелью и гранатой по щитам на полевом стрельбище, всех нас радовали.

Жили мы в бараках побатарейно, ходили часто по местности в районе Красного Села, практикуясь в съемках. Ежедневно была езда и занятия при орудиях.

Кормили нас плохо. После целого дня занятий на воздухе мы были голодны. Дело дошло до того, что некоторые из нас ходили по вечерам в поля за картошкой и пекли ее в лагерной печке. Однако по утрам бодро, с песнями выходили на переднюю линейку и на занятия. В эти дни любимой была песня со старых училищных времен:

Настал универсальный век,

Прогресс и время все меняют,

Курил лишь трубку человек,

Теперь же трубкою стреляют —

На семь верст...

Жил полководец Ганнибал,

Давал он денщику на водку,

Но он, наверное, не знал,

Что будут изучать наводку —

Юнкера...

Не думала его жена,

Идя с корзинкой по базару,

Что у лафета — не одна,