Ураган. Последние юнкера

Горячий бой… Я только что попал под разрыв шрапнели и удивляюсь, как остался жив. Вокруг пули взрыли землю, переранили лошадей, поломали шанцевый инструмент около орудий. Мое орудие заклинилось, и приехавший с участка Второго взвода капитан Михно приказал отвезти орудие в Управление дивизиона и выбить там, в технической части, заклинившуюся гранату.

Дорога лежала на Ливны. Но когда мы пришли в Ливны, хозяйственная часть дивизиона и мастерская уже ушли на юг, и я решил вернуться к батарее.

…Наступила зима. Дороги замело первым снегом. Метель слепила глаза. Фронт быстро покатился на юг, а я, не зная этого, продолжал двигаться на юго-запад, с орудием и семью номерами — «махновцами» — между своим и красным фронтами, в «ничьем» пространстве, ежеминутно рискуя встречей с советским разъездом. Села на нашем пути казались безлюдными. Крестьяне затаились, ожидая прихода красных. Мы бродили уже три дня, не встречая ни своих, ни чужих.

На третьи сутки, уже в темноте, мы пришли на какой-то «кулацкий» хутор, занесенный снегом. Крестьянин встретил нас очень хорошо, велел хозяйке приготовить курицу и долго разговаривал насчет «политики». Было видно, что курское крестьянство уже сыто большевиками: «Почему нам не дадите винтовки? Мы бы все пошли против красных». Но что я мог ему на это ответить? Хозяин вытащил фотографию своего сына в форме Лейб-гвардии Преображенского полка и начал рассказывать, как и он сам когда-то служил в российской гвардии. Нас было тогда трое: начальник Первого орудия — я, младший офицер нашей батареи Сальков, примкнувший ко мне в Ливнах, и какая-то неизвестная девушка, попросившая меня в Ливнах отвезти ее в Марковский полк, где у нее якобы брат. Мое, неискушенное тогда, сердце не выдержало, и я взял ее с собой. У крестьянина в хате было тепло. В соседней комнате жарилась курица, а соломенное ложе перед печкой манило к долгожданному отдыху после двадцативерстного зимнего перехода.

Вдруг дверь в хату резко отворилась и вошел крестьянин, такой, каким изображают Ивана Сусанина: с большой русой бородой, в овчинном тулупе и меховой шапке, весь занесенный снегом. «Что вы здесь делаете? Ведь на другом конце хутора уже буденновцы!» — пришел предупредить нас, «белых», этот «потомок Сусанина». Но курица пахла так ароматно, так уютно было в хате, так жутко завывала во дворе метель, что я решил остаться и при первом свете идти на соединение с батареей. Подали курицу, но едва мы сели за стол, как услышали топот коней и голоса: «Где они тут? Попались белобандиты!» Началась суматоха. Девушка кинулась в окошко, ведущее в клеть, и застряла там, Сальков начал тушить светильню и не мог ее потушить. Я выхватил свой огромный «Смит и Вессон» полицейского образца, взвел курок и ринулся в сени. «Пробьюсь или погибну тут же», — было мое твердое решение. Дверь распахнулась и сквозь клубы холодного воздуха показались какие-то люди в тулупах и в серых шинелях. Я нацелился в живот первому входящему и уже нажимал на спуск, как вдруг увидел за ним знакомую бороду… Михно… В то же мгновение раздался довольный хохот Михно и Жилина… Но мне было не до смеха: бедный поручик Шигорин чуть было не получил в живот свинцовую пулю крупного калибра. Затеял эту «шутку», конечно, Жилин. Капитан Михно с Жилиным, Шигориным и несколькими разведчиками так же, как и я, пробирались к Первому взводу.

Ели курицу и долго смеялись моему испугу. Настроение было такое хорошее, что про советскую конницу на другом конце хутора не вспоминали и решили спокойно спать до рассвета. Легли на пол, на солому, а Сенька Жилин все время помогал ливенской девушке стелить постель на скамейке и мешал нам спать. Вдруг в темноте раздался недовольный голос капитана Михно: «Жилин, вы мне на бороду наступили!» Надо сказать, что были у Жилина большие американские «танки» с гвоздями, и тут уж пришел мой черед посмеяться.

Еще до рассвета мы оседлали коней, двинулись в дорогу и к обеду наконец догнали батальон.