Ураган.Привидения,которые возвращаются

И со всей доступной ему поспешностью сэр Томас пошел навстречу гостю и покровительственно похлопал его по плечу.

— Здорово, Нэд, — подделываясь под простака, воскликнул старик и, не желая показать гостю, что зябнет теперь, даже в такое теплое время, повел Нэда в дом. Там он подсел как можно ближе к камину, чтобы казаться в полной форме. Хвастливо воскликнул: — Держитесь! Вы и ваши пацифисты! Моя предвыборная речь готова. Послезавтра я ее произнесу. В Европе не будет ни одного радиоприемника, который не настроится на мою волну. И я уж воздам всем то, что они заслужили.

— И, конечно, вы, сэр, как величайшую нелепость отвергаете мысль о войне с использованием ядерного оружия даже ради самообороны, — сказал Нэд.

— Как никогда прежде! Помните, как я когда-то заявил… — старик потер лоб, вспоминая: — "К добру или к худу, но господство в воздухе является теперь высшим выражением силы, а флот и армия, сколь они ни необходимы и как бы они ни были нам традиционно дороги, должны играть подчиненную роль…"

— Как же можно не помнить того, что вы тогда говорили, сэр, — с удовольствием подтвердил Нэд. — Ведь из сказанного публика сделала такие далеко идущие выводы. А "Белая книга"?!

Приход хозяйки дома — супруги сэра Томаса, — помешал разговору: она вошла в сопровождении дворецкого и камердинера. Камердинер стащил с сэра Томаса мокрые башмаки и обул его в теплые клетчатые туфли. Тем временем дворецкий подкатил столик с бутылками и по знаку леди Клементины наполнил стаканы лимонным грогом. Сэр Томас тотчас отложил трубку и стал прихлебывать горячий напиток.

— Итак, на чем нас прервали?.. Да, "Белая книга"!.. Вы говорите: публика? Ах, публика, публика! Всегда ваша публика. — Сэр Томас со стуком поставил свой стакан прямо на кирпичный пол и склонился к самому лицу Нэда. Глазки его сузились до щелочек, казалось, он хочет просверлить собеседника двумя злыми буравчиками. — Вам и вправду хотелось бы увидеть, как гордость нации — ее великолепный боевой флот — режут на куски, вам хотелось бы видеть, как наша армия превращается в отрядик, неспособный внушить страх даже самому паршивому племени черномазых? — Сэр Томас укоризненно покачал головой. — Я был лучшего мнения о вашем патриотизме, будь вы десять раз социалистом. Но и социалисты обязаны стоять на земле, а не витать в облаках. Разве тогда не предстояли парламентские выборы? Да, в тех условиях я говорил: чтобы держать в страхе Россию и всех, кто захотел бы пойти по ее пути, достаточно мощного воздушного флота, вооруженного ядерным оружием. — Сэр Томас наставительно поднял палец: — Но, мой мальчик, с тех пор протекло довольно много времени, а со временем утекло и довольно много воды: дела в России пошли совсем не так, как мы предполагали. Мы не догадались ее вовремя нокаутировать. Нет, я больше не думаю, будто можно разоружиться. А что станут делать все эти черные, коричневые, желтые, красные люди, для которых белый человек перестал быть богом? Что они сделают с безоружным белым человеком в Азии, в Африке, в Австралии, в Южной Америке? Что, спрашиваю я вас, господин социалист? — И тут сэр Томас рассмеялся. Сквозь смех сказал: — Да, да, господин социалист! Мне всегда смешно и грустно, когда я смотрю на вас: как это человек из такой хорошей семьи мог стать социалистом?! Ведь когда-то вы подавали отличные надежды и вовсе не собирались краснеть. Неужели все наделала война?

— Дело, разумеется, не только в войне, — усмехнулся Нэд, — но, если хотите, и она в этом виновата. Именно на войне я встретился с человеком — одним из тех, что заставил повернуть мою мельницу.

— Что, что такое? — удивился сэр Томас. — Какая еще мельница?

— А видите ли, сэр, этот мой приятель, некий Барнс, заставил меня об очень многом подумать, когда мы с ним работали на челночных операциях — летали в Россию…

— Ищите Россию! — воскликнул старик. — Всегда и всюду в таких делах ищи Россию и русских.

— О нет, русские здесь ни при чем. Единственный раз, когда мы побывали там в гостях, мне удалось откровенно поговорить только с одним русским. И то это был совсем молодой парень, лейтенант.

— И все-таки Россия! — упрямо повторил старик.

— Это было в эскадрилье "Лотарингия". Замечательные ребята!

— Наверняка коммунисты.

— Насколько я знаю, ни одного, — сказал Нэд и заразительно рассмеялся, вспомнив тот день в "Лотарингии": веселого поляка Галича, которого они с Барнсом протащили над всею Германией, воображая, что этим отобьют у него охоту навязываться в боевые полеты. Нэд с удовольствием вспомнил и подтянутого француза Анри — командира "Лотарингии", совершившего в тот день безумный полет с молодым русским коллегой; он помнил даже имена двух стюардесс, у которых вытащили из причесок ленты, чтобы связать самолеты: Любаш и Лизанк! Не говоря уже о том, что словно сейчас видит перед собой тонкие пальцы капрала Арманс, режущие блестящий картон открытки… Снежная пустыня, одинокий волк, синеющий вдали лес…

Нэд тряхнул головой, отгоняя воспоминания, а сэр Томас спросил:

— Так от кого же все-таки вы подхватили этот социалистический грипп?