Ураган.Привидения,которые возвращаются

Склонившись над бортом, Парк видел на воде дрожащие золотые полосы отраженного света иллюминаторов. Давно проиграли вечерний отбой. Иллюминаторы гасли один за другим. Парк старался представить, как сейчас выглядит с берега корабль, ярко освещенный луной. Черт возьми, велик человек! Плавучий город самой совершенной авиационной техники, олицетворение военно-воздушной мощи республики — это великолепно! Его, Парка, страна, его, Парка, соотечественники принесли сюда, в забытый богом уголок океана, сгусток своей мысли, чтобы…

Мысль оборвалась. Выспренняя фраза о прогрессе, который его страна несет в это океанское захолустье, застряла, как шершавая щепка. Нужен ли этим людям на берегу прогресс, который им несет авианосец; нужны ли пусковые площадки ракет; все эти локаторы и радиомаяки?.. Если говорить по совести — нет.

Фу, черт возьми, зачем он мысленно произнес это слово? Разве не оно нарисовано на плакатах? Зачем же он его повторяет? Он прилетел сюда не для размышлений о путях прогресса малых народов. Он должен показать миру, что республика обладает такими средствами уничтожения, каких нет ни у кого — даже у русских… Русские! Что за удивительный народ: не быв здесь, даже не видев этого острова, русские заставили людей на нем кричать "нет". Говорят, будто правда имеет могучие крылья и ничто не может задержать ее полета над миром. Что ж, она прилетела и сюда? На каком же языке говорит эта правда, что ее понимают люди всех цветов кожи, от севера до юга планеты, в странах с тысячелетней культурой и там, где нет еще письменности? Можно ли убить эту правду ракетами "ника" или "фокс"? Можно ли построить стены, сквозь которые эта правда не сумеет проникнуть?..

Парк смотрел на затихший остров и думал, думал, собрав лицо в комок мучительно напряженных складок. По всему черепу Парка, под редкими прядями седины пошли темные пятна и стали чесаться. Он в испуге провел рукой по вспотевшей лысине и, пошатываясь, потел в каюту. Лежа на койке, он снова подумал, что, может быть, следует, признав свое поражение, съехать на берег, пока никто его не видит и не может встретить стеною своего "нет".

Было еще темно, когда Фримэн постучался в каюту Парка. Преодолевая свинцовую усталость, Парк оделся и на ватных, словно чужих, ногах побрел наверх. Но по мере того как он шел, перехватывая перила, обычная бодрость возвращалась к нему. В столовую он вышел, вполне владея собой. А в катер спускался своим обычным крепким шагом, отсчитывая ступеньки парадного трапа. На катере он встал рядом с рулевым, наслаждаясь запахом моря и сиянием рождавшегося дня.

Катер обогнул южную отмель Тикитави. За прибрежными зарослями замелькали белые фигуры, потянулись к небу несколько столбов дыма, словно подавались сигналы тревоги. А когда катер вошел в лагуну, всем стало ясно, что из попытки без помех высадиться на остров ничего не выйдет: весь берег лагуны опоясали молчаливые ряды жителей; и здесь, в розовом полусвете восхода, виднелись транспаранты. Словно люди оцепили весь остров и простояли так всю ночь в ожидании непрошеных гостей.

— Что будем делать? — спросил Флагерти.

— Высаживаться! — бросил Парк и стал на носу катера.

От берега одно за другим отделялись суда: моторные лодки, гребные шлюпки, спортивные байдарки и каноэ, длинные и узкие, как шило, пироги. Их были сотни. А может быть, и тысячи. Парк не мог охватить взглядом множества судов, со всех сторон приближавшихся к катеру. Кольцо их становилось все плотнее. Тысячи голосов скандировали: "Нет! Нет! Уходите отсюда!", "Нет, нет, нет! Уходите отсюда!.." Чем дальше продвигался катер в гущу судов, тем мощнее становились крики. Наконец плыть стало невозможно: лодки сплошною массой стояли между катером и берегом. Парк повелительно крикнул:

— Вперед!

И тут произошло то, чего никто не ожидал: то ли воспитанный в духе превосходства белого человека над цветными и всепозволенности насилия, а может быть, просто из страха перед тысячами возбужденных лиц и горящих ненавистью глаз, матрос дал короткую автоматную очередь. Возможно, выстрелил в воздух — ничего нельзя было разобрать. Но люди с лодок полезли на борт катера. Через опустевшие лодки, опрокидывая их, падая на воду, лезли все новые люди. Катер раскачивался, кренился на борт.

Через минуту выстреливший матрос был за бортом, никто не пытался его спасти. Загнанные в каюту эксперты испуганно захлопывали стальные заслонки иллюминаторов. Нападавшие оттащили рулевого от штурвала, спустились в моторное отделение. И Парк увидел, что берег удаляется, — катер дал задний ход.

В жизни Парка не часто бывали минуты, а может быть, еще и не было такой, когда он столь полно чувствовал свое бессилие — больше чем простое бессилие: на глазах тысяч людей он, представитель самой сильной, самой великой из держав западного мира, терпел постыдное поражение. Бессильный гнев Парка был так велик, что, может быть, ему и не удалось бы преодолеть в себе желание прыгнуть с носа катера в воду, не появись у него над головой вертолет. Аппарат опустился так низко, что Парк услышал рычание репродуктора.