Ураган (сборник)

Так, может быть, стена все-таки есть, устояла? И мэнээсишка тот ее нутром чует?..

* * *

(«Я!..»)

Я такой же, как они, но не могу этого им объяснить. Стена отгораживает меня. Тьма по-прежнему ходит вокруг на мягких лапах и кричит разными голосами. А единственного нужного голоса, которым можно говорить с ними, нет.

Я бы любил их, настолько они беззащитны перед моей новой силой. Но зачем они ставят мучительные препятствия?

Стена решетчатая и прозрачная, а они громко ходят за ней.

Стена — непонимание. Нельзя сказать, кто я, нельзя, чтобы они узнали. Случится страшное. Не хочу этого.

Хочу быть первым! Я сильнее всех, сильнее всех, сильнее всех! Хочу туда!

* * *

Старший научный сотрудник Кардаш, худой, с отечными мешками под глазами, вернулся от директора, понурив голову. Кирилл Мефодиевич сразу же поспешил к нему. Нагнувшись и участливо заглядывая Кардашу в лицо, спросил:

— Что случилось?

— Отказал в командировке во Францию. Она планировалась еще при Викторе Сергеевиче. А этот говорит, что академия не выделила валюту.

— У него, а особенно у Кулебы, там в финансовом и плановом отделах много друзей: ничего не стоило бы протолкнуть, — задумчиво дергая кончик носа, проговорил Кирилл Мефодиевич и глубокомысленно изрек: — Выходит, не хотел.

Вдруг он вскинул голову так, что очки едва удержались на длинном носу:

— Попробую все-таки зайти к нему, объясниться. — Не стоит унижаться, Кирилл Мефодиевич, — стал отговаривать его Кардаш. — Он ко всей нашей лаборатории плохо относится.

— Э-э, может быть, нам только кажется. Излишняя, так сказать, мнительность…

Кирилл Мефодиевич все же пошел к директору «замолвить словечко» за сотрудника. Не знаю, о чем они там говорили, но пришел он расстроенный больше Кардаша.

А через два дня выяснилось еще одно обстоятельство — самому Кириллу Мефодиевичу не дали «заслуженного», хотя раньше вопрос считался решенным. И опить директор сослался на академию — якобы там отклонили ходатайство института.

К нам в лабораторию приходил Александр Игоревич сочувствовать и «вербовать в свои ряды новых ополченцев». Кирилл Мефодиевич делал вид, что нисколько не опечален и даже не задет явной несправедливостью. Однако Александр Игоревич со свойственной ему прямотой тут же все подсчитал и расставил» точки над «и»:

— Сии сведения, извините, липа, выращенная новым директором. Во-первых, ходатайство писали еще при Викторе Сергеевиче и в академии его утвердили. Раз. Нужно было только формальное подтверждение от нового состава научного совета института. Совет такое подтверждение дал. Два. Но оно почему-то не поспело вовремя в академию. Здесь-то и «собака зарыта». Ясно? А вот о причинах «особого расположения» Евгения Степановича и Владимира Лукьяновича к вашей лаборатории нужно и говорить особо…

При этом он посмотрел в мою сторону и понизил голос до шепота.

Кирилл Мефодиевич пытался с ним спорить, но Александр Игоревич, судя по долетавшим до меня обрывкам фраз, отметал его доводы один за другим, Затем, что-то пообещав, вышел из лаборатории, а я подошел к нашему завлабу и без обиняков сказал:

— Извините, но я согласен с Александром Игоревичем. Без директора тут не обошлось. Причину следует искать именно в его отношении к нам.

Все сотрудники лаборатории как-то странно посмотрели на меня. В их взглядах сквозило величайшее изумление, как будто я открыл нечто новое. Я еще ни о чем не догадывался, но добрейший Кирилл Мефодиевич проницательно посмотрел мне в глаза и поспешно сказал:

— Не стоит расстраиваться, Петр Петрович, вы здесь абсолютно ни при чем.

Он еще раз с глубочайшим сочувствием посмотрел на меня, как будто это мне отказали в почетном звании, положил руку на мое плечо и, стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее, разъяснил:

— Я хотел сказать, что ваши взаимоотношения с Владимиром Лукьяновичем никак не отразились… Э… э, не так… Что-то я сегодня заговариваюсь… В общем, мне бы очень не хотелось, чтобы вы подумали, будто отказ мне или Кардашу как-то связан с вашей размолвкой с Директором или его всемогущим замом. Дело совсем не в этом. Понимаете?

Я согласно кивнул головой. Он снова заглянул мне в лицо и, видимо, остался доволен произведенным впечатлением. Но на всякий случай добавил:

— Причина совершенно иная. Кое-что мне о ней известно… Я опять кивнул, и он для пущей убедительности зачастил: — А то ведь случается, что человеку приходит в голову взвалить вину на себя, как говорится, взять на себя лишнее…

Еще минут десять он продолжал убеждать меня в том же, а я согласно кивал головой, принимая правила игры. Этот поистине добрейший — человек с поистине добрейшими намерениями уже второй раз донельзя «облегчал» мою жизнь…

* * *