Урал атакует

Маша закусила нижнюю губу. Глаза ее поначалу уставились в одну точку на диване, затем, когда он перестал говорить, поймали его взгляд, испугались и опустились.

— Ну что ж, теперь увидел, можешь спокойно ехать, — осипшим голосом сказала она.

— И это все? — Он не отпускал ее хрупкие плечи, она не сопротивлялась.

— А чего ты хотел услышать?

Зрачки ее поднялись и честно посмотрели ему в глаза — это кончилась тревожная рябь на пруду, и проявилось илистое дно.

— Не делай вид, что тебе все равно. — Костя отпустил ее плечи.

— А я и не делаю.

Костя вздохнул. Разговор явно не клеился. Он встал из-за стола, прошелся к окну.

Ухоженные комнатные растения на подоконнике. Он не ошибся, когда стоял внизу, — это было ее окно. За стеклом тот же хмурый пейзаж. Глухой дворик. Где-то за домами, как шпиль, торчит почти черный небоскреб. Пару дней назад все было идентично. Ничего не изменилось с тех пор. Только в ней что-то надломилось. Или наоборот — закалилось.

«А чего же ты, собственно, хотел?» — в который раз спросил он себя.

— Не исключено, что я уже не вернусь. Там, куда я еду, может случиться все.

Как глупо! Давить на жалость. Козырять опасностью смерти. Глупо и недостойно одинокого волка. Лучше-то ничего не мог придумать?

— Ты что, в Москву собрался? — Она приподняла брови, кружка застыла у накрашенных губ — он заметил краем глаза.

А все-таки подействовало!

— Нет, ближе, но все равно за пределы республики.

— Это так важно? — Маша поставила кружку на стол — он услышал приглушенный одноразовый стук.

— Очень важно.

— Хорошо. Я желаю тебе удачи. Чтоб ты вернулся в порядке.

Просветление оказалось недолгим. Она опять надела панцирь, вновь обсыпала комнату инеем.

«Нужно прежде всего определиться, что я хочу? — попытался трезво рассуждать Костя. — Признать свою ошибку и вернуть ее под крыло? Но я еще сам в этом не уверен. Тогда зачем мучить себя? Уйти, и все. На этот раз уже бесповоротно».

— Спасибо на добром слове. — Он отвернулся от окна.

В голосе его проскользнула усмешка, но он тут же сам испугался этого.

Она сидела теперь на диване, такая хрустальная и тонкая, зачем-то потирая локоть ладонью другой руки, отчего дурацкие розочки на рукаве колыхались, а в приоткрывающемся вороте — декольте угадывалось основание груди.

И вдруг его охватил порыв, как будто по макушку окатило морской волной. Нет, подойти к ней, схватить, прижать, обнять и поцеловать. И вернуть все назад, все то, что начиналось, окунуться с головой в чувства, а точнее, без головы, предаться страсти, отбросить всю эту бредятину — принципы, любовь к одиночеству, самомнение. Ведь она поддастся, поломается немного и подчинится, растает, как снежная баба, нет сомнений, нужно только все сделать правильно, с искренним напором. Сейчас или никогда, чтобы не было потом мучительно больно за бесцельно прожитые… Хм, кажется, так любил приговаривать отец. В общем, чтобы не было мучительно досадно за то, что в безумном мире, в безвременье, между катастрофой века и неизвестностью, когда цена жизни, чувств, простых человеческих отношений — грош, — что в это жуткое время не воспользовался, не пожил напоследок полной жизнью, не испытал, быть может, последнюю любовь.

И он сделал шаг, другой, подошел к ней, но над ней замер как вкопанный. Что-то остановило его. Как будто отрезало. Маша вопросительно подняла голову. Нечто промелькнуло в ее глазах и исчезло.

— Знаешь, я давно хотел спросить. — Он присел на корточки, взял ее чуть теплые руки, заглянул ей в лицо — зрачки Маши тревожно забегали, туда–сюда. — Если бы все было по- другому. Как там, в прошлом. И я приехал бы к тебе в Иваново, и мы бы, допустим, случайно познакомились с тобой. Могло ли у нас что-то завязаться? Ведь ты не была бы беженкой и уже по–иному смотрела бы на меня.

Маша зажмурилась. Он почувствовал через руки ее напряжение. Не в силах этого терпеть, он отпустил ее кисти.

— Глупенький, разве это имеет значение? — Она с необычной ясностью поглядела на него. — Я бы все равно тебя по…

Она остановилась. Костю сильно кольнуло в груди, а может, в больном ребре.

— Тебя — что? — поискал он ее глаза, но не смог поймать.

— Неважно. — Маша резко поднялась с дивана. — Сейчас уже неважно.

Она схватила кружки и подошла к кухонному столику, начала звенеть посудой.

У Кости внутри все переворачивалось.

Он со вздохом поднялся и сел на диван. «Детский сад какой-то, — сказал он себе. — Ну и ладно, ну и наплевать, раз ты сама так хочешь!»

— Что ж, если ты так считаешь… Я, пожалуй, пойду.

Она остановилась, бросила посуду, повернулась к нему.

— Ну да, иди, — вполголоса сказала она.

На мгновение ему привиделось, что глаза ее покрылись влажной пеленой, как тогда, в самую первую минуту, когда он задержал ее у обезглавленного Ленина. Но нет, это было всего лишь наваждение. Пустые, холодные глаза.

У двери он все же прикоснулся к ней. Положил руку на одеревеневшую талию и, прикрыв веки, чтобы не смотреть, осторожно поцеловал ее в губы. Губы оказались каменными.

— Прости, если что не так. Когда вернусь, я обязательно зайду.