Урал – быстра река

Он спрыгнул с коня. Собаки, как окаменелые, лежали, не шевелились, наблюдая исподлобья. Балкуныс опрометью побежала в юрту. Мишка вошёл вслед за Балкуныс. Его обдало непривычным запахом копоти с перепрелым чёрным чаем.

Балкуныс постлала на пол кошму, положила на её край подушки, предварительно их разбив.

– Садыс, Мишка. Я шай таскаем. Ах, так-перетак, зачем гармонь не таскал? – Мишка смеялся, мерил её взглядом.

Принесённый с очага чай Балкуныс стала разливать против Мишки, сев на корточки, подол платья убрала до пояса, нисколько не смущаясь, – чтобы не мешал. Мишка отвернулся и рассмеялся. Туземка спросила о причине смеха. Он ответил:

– Вот Кулумгарей узнает, что я был у тебя в гостях, тебя и меня побьёт.

Балкуныс по-мужски свистнула:

– Ха, шорт, собака. Если ты на меня ночь будэшь спайт, и то Кулумгарей сапсем не ругайт. Яй буга, не ругайт, – сверкнув чёрными глазами, с детской улыбкой сказала Балкуныс.

Мишка смущённо замолчал, не отвечая.

Через несколько минут Мишка встал и начал собираться, прощаясь с хозяйкой.

Балкуныс провожала гостя и гладила ему руку и плечо. Около коня сказала:

– Мишка, не надо уезжай, сиди на кибитка, а я буду махан варить.

Мишка отказался, он спешил. Глаза Балкуныс то возбуждённо горели, то выражали страдание.

Когда Мишка сел уже на коня, Балкуныс стала просить взять её с собой в станицу на этом же коне, посадив верхом сзади, но Мишка ответил, что едет не в станицу, а на поле и тронул поводья. Балкуныс шла рядом шагов сто, держала его за руку, потом хлопнула ладонью по коленке, отстала.

Мишка несколько раз оглядывался, Балкуныс стояла, как окаменелая. Он погнал в карьер.

С тяжёлой грустью на сердце и непонятным волнением и досадой от прерванного утешения, Балкуныс стояла лицом на запад и сквозь застилавшие глаза слёзы смотрела, не моргая, на удаляющегося всадника.

Вдалеке огнём горела светлая вода большого лимана Бердянки. красные блики заходящего солнца отражались в этой воде, уступая огромное место голубой небесной дали, расплывшейся в этом прозрачном лимане.

Изваянием стояла красавица Балкуныс, прикованная к земле. Она ничего не видела и не слышала, не замечала, что вокруг темнело. Потом как будто очнулась от тяжёлого сна и, вздохнув, поплелась в юрту.

Её родной дом – степная юрта, уже не только не манила её, а была противна, скучна, неуютна. Её кто-то звал на запад, туда, за горизонт, где скрылся на коне молодой казак Мишка. Сердце тянуло в его объятия, которые Балкуныс ещё не познала по-настоящему со своим старым мужем.

Она вошла в юрту, остановилась у двери. Слёзы до краёв заполнили глаза и потекли на холодные щёки.

Сегодня в юрте было как-то особенно темно и тоскливо. Томил непонятный запах безволья и гнёта. Балкуныс подошла к разостланным одеялам и подушкам, на которых лежал Мишка. В верхней подушке вмятина. «Вот здесь лежал он сам, а здесь была его голова». Комок горечи подкатил к горлу. Балкуныс, не раздеваясь, упала на эту постель, лицом на вдавленность в подушке. Её забила нервная дрожь. Слёзы текли по щекам потоком. Она не слышала, как кричали телята, просили вечернего пойла, время которого уже прошло. Она не помнит, когда уснула. Ей снилось: на коне подъехал к ней Мишка, она сидела одна на зелёной траве около юрты. Мишка обнял её и долго держал в своих руках, потом подарил ей какой-то подарок, которому она была до безумия рада, но рассмотреть его не успела, проснулась.

Солнце уже стояло высоко над горизонтом, его прозрачные сентябрьские лучи падали внутрь юрты через отверстие в куполе, служившее дымоходом. Балкуныс тяжело дышала, всё тело болело. Ей не хотелось переходить к горькой действительности, хотелось продолжать сон, хотелось получить от Мишки ещё что-то, хотелось смотреть на Мишку без конца. Но капризна явь, не выполняет она наших желаний…

Тяжёлыми шагами, как больная, Балкуныс вышла из юрты, и первый взгляд бросила на запад, левее Родниковского холма, где за горизонтом скрылась вчера чёрная точка. Балкуныс на пальцах стала считать, сколько дней осталось до русского праздника – воскресенья. Уезжая, Мишка сказал, что приедет в воскресенье, хотя и не думал приезжать, а сказал для того, чтобы Балкуныс его не задерживала и отпустила с миром.

По дороге от Балкуныс Мишка думал: «Да разве можно с ней было хотя бы пошутить? Она Кулумгарейке всё расскажет, да ещё приврёт, а он приедет к нам и всё расскажет, да ещё от себя приврёт, ну, тогда от стыда вешаться беги. Вот ведь они, бабы, какие черти. Вот и Галя чуть меня не порешила. Сейчас немножко будто отвалило, да и то из головы не выходит, а тогда – ну чуть не сдох. Сроду не знал, что так люди могут тосковать, а вот теперь поверю…»

3

Прошло две недели. Мишка уже забыл о своём обещании быть на праздник у Балкуныс. Приехав домой с поля, он стал входить в ворота: посреди двора, широко расставив ноги, со злобным видом стоял Кулумгарей. Мишка подумал: «Наверно, эта что-нибудь разболтала, расхвалилась, да ещё приврала, ну, он и сердится».