На пятисотый день войны,Как на второй, мы писем ждалиОт тех, кому всегда верны,О ком в бою не забывали.Едва взглянувши на печать,Уже заранее мы знали —Кому как надо отвечатьИ, улыбнувшись, начинали.Вот и теперь черкнуть пора,Как день прошел в огне и громе,Как ночевали мы вчераНа побережье в старом доме.Любимой матери своейЯ написал бы так об этом,Чтобы теплее было ей,Когда встает она с рассветом.Примерно так: через порогПереступили, огляделисьИ те, кто с вечера продрог,К утру у печки отогрелись.И только ласковой жене,Чьи письма краткие — с тетрадку,Напишем правду о войнеИ все расскажем по порядку.Что снилось нам: улыбки жен,Огонь ли в печке, в окнах свет ли?А домик был полусожжен,Полуразрушен, неприветлив.Но мы ступили за порог,Зажгли малюсенькую свечку, — И тот, кто больше всех продрог,Тот раньше всех увидел печку;И, посмотрев по сторонам,Сказал с улыбкою: — Обидно,Хозяин печь оставил намИ груду книг, а дров не видно.Хозяин — где он? Не позвать…За ним легли–морские дали.Не собирались зимовать,Огня не жгли, гостей не ждали.— А если взять нам пачку книг,Товарищ мой промолвил тихо, — Пожалуй, будет среди нихОдна нестоящая книга?Из пыльной груды поднял том,Поднес его поближе к свету,Сказал, склоняясь над листом:— Какую хочешь, но не эту…Перебирая целый часФлобера, Пушкина, Уэллса,Сказал, вздохнув, один из нас:— А я, товарищи, согрелся…Присел на корточки в углуИ, подобрав огарок свечки,Забылся с книгой на полу,Да и заснул у старой печки.Затихли мы, стянув к плечамСвои солдатские шинели;Как раньше в поле по ночам,Теперь у печки коченели.И только знаешь ты одна —Нам отогреться удалось ли.А мать любимая — онаОб этих днях узнает после.