Уральский парень

— «…Все эти годы, когда от тебя не было вестей, я верила, очень верила: ты вернешься, ты не мог не вернуться. Я искала тебя. Сердце мне подсказывало, что ты жив и думаешь обо мне. Спрашивала я о тебе у всех, у кого только можно было. Что они могли сказать? А я думала: «Этот не знает, но следующий обрадует». И я жила встречей с этим «следующим». Недавно мне показалось, что наткнулась на твой след. Я работаю в санитарном поезде. Возили раненых с фронта в тыл. В тот рейс я задала вопрос пожилому солдату — бедняга, он потерял в бою руку. Хороший такой, душевный, разговорчивый. У него дочка такая же, как я. Он ответил: «Балашов? В роте был командир взвода с такой фамилией. Не нашего взвода». У меня сердце запрыгало, еле уняла. «Как же зовут его?» — спрашиваю. «Не слышал, дочка. «Товарищ лейтенант» да «товарищ лейтенант». А по имени не приходилось. А как вашего зовут?» — «Володя». Подумал мой солдат и говорит: «Погоди-ко! Будто бы сходится. Слышал один раз, как наш комвзвода величал его по имени, запамятовал только. По-моему, имя с «В» начинается. Может статься, что и Владимир».

Назвал солдат номер части. Потеряла я, Володенька, покой. Черепахой полз тогда наш поезд. Возвратились мы на свой участок фронта, отпросилась я у начальства и побежала искать. Повезло сразу: на машину из той части наткнулась. Доехала до самого места. Разыскала роту (ее тогда на отдых отвели). Не иду, а на крыльях лечу, ног под собой не чую. Возле землянки солдаты сидят, из котелков что-то хлебают. С ними командир. Сидел он на бревне, котелок меж коленей зажал, наклонился — обедает. Лица его не видно, а волосы твои. Точь-в-точь: светлые, густые, волнистые. И плечи, как у тебя, широкие. Но я же тебя ни разу в военной форме не видела. Будто ты и не ты. Подбежала, выговорить слова не могу, застряло оно в горле. Лейтенант поднял голову — и у меня руки опустились. Ошиблась. Узнала я его, он тоже узнал меня. Поставил на землю котелок, поднялся, руки протянул: «Землячка! Здравствуй, землячка!» Меня слезы душат, чувствую — разревусь. Уткнулась ему лицом в грудь и дала волю слезам. А он утешает. Что уж там! Ты, конечно, догадался: это был твой брат Василий. Мало мы поговорили, спешила я обратно. Помог мне Василий устроиться на попутную машину, и уехала я с разбитым сердцем…

Володька, дорогой мой медведище! Береги себя, выздоравливай поскорее. Мне так много хочется тебе сказать, так много! Но пора, меня зовут. Наш поезд сейчас идет на восток.

Пиши, пиши скорее! Сам не можешь если, попроси Люсю.

Крепко, крепко целую.

Твоя Галя».

— Спасибо, Люсенька!

Балашов был счастлив. Прикрыл глаза. Люся тихо поднялась и вышла. На другой день он попросил девушку:

— Напиши ей, Люся: я тоже всегда помнил о ней, всегда, особенно, когда было невмоготу.

Славка как в воду канул. Узнал о нем Балашов случайно. В палате лежало восемь человек. Двое выписались. Принесли новых. У одного из них была раздроблена плечевая кость. Руку замуровали в гипс, закрепили подпоркой, упирающейся в поясницу. Такой вид «упаковки» раненые называли в шутку «самолетом». Солдат с «самолетом» оказался словоохотливым. У него был неиссякаемый запас всяких фронтовых былей и небылиц. Даже бывалые фронтовики слушали его с интересом.

Как-то вечером Люся, поставив раненым градусники, присела возле Балашова, поправила ему подушку. Он попросил напиться. Солдат с «самолетом» рассказывал очередную историю. Балашов следил, как Люся взяла графин, вытащила пробку, налила воды в стакан. Вдруг она вздрогнула, прислушалась к тому, что говорил солдат. Володю поразила перемена в ее лице. Оно напряглось, побледнело. Володя тоже насторожился.

— Славяне не растерялись, — рассказывал солдат. — Скрутили генерала по рукам и ногам, а за компанию и оберста. И ходу! Фашисты опомнились. В погоню! Лейтенанта сразу намертво. В сердце. Отчаянный был лейтенант.

Люся выпустила из рук стакан. Ударившись о пол, он раскололся на куски. Девушка шагнула к раненому с «самолетом». Воцарилась тишина. Люся намеревалась что-то спросить у солдата, но, закрыв лицо, выскочила из палаты.

Балашов встревоженно спросил:

— О ком ты рассказывал?

— Про разведчиков, елки зеленые. Тот лейтенант Миронов, наверное, ей как-нибудь приходится.

— Миронов? — выдохнул Балашов.

— Вот именно. Эх, елки зеленые! Балашов сразу замерз. Уж очень ощутимо заныла рана на спине.

— Слушай, друг, — спросил он. — Точно знаешь, что лейтенанта насмерть?

— Сам не видел. Что не видел, то не видел.

Хлопцы передавали. В нашей дивизии Миронова кто не знает? Все знают.

Люся появилась в палате с опухшими глазами, молча проверила градусники, собрала осколки от стакана и, не проронив ни слова, с плотно сжатыми губами, удалилась. Восемь пар глаз настороженно следили за каждым ее движением.

«Не может быть! — сам себе возражал Балашов. — Не может быть! А Люся-то любит его. Любит!»

Недели через две Люся впервые после той истории улыбнулась Балашову. Он понял: она чем-то обрадована.

— Письмо, — сказала девушка. — От Славы. Сегодня получила.

— Живой?! — воскликнул Балашов.