Уральский парень

Друзья поздоровались с покосниками. Дядька отложил молоток, взглянул поверх очков на незваных гостей и ответил:

— Милости просим. Глухаря, небось, на ужин подстрелили?

— Нет, папаша, — засмеялся Славка. — Они нас на версту не подпускали.

Присели у костра, закурили. Пареньки подвинулись поближе к огню. На Славке были синие галифе и гимнастерка, перетянутая широким ремнем и с темными отметинами от погон, — сразу видно, что фронтовик. Балашов был в гражданской одежде, но в нем по выправке тоже чувствовался военный. Есть о чем у них поспрашивать! Но девушка сняла с палки ведро с кашей, расстелила брезент и позвала всех ужинать. Пригласила и охотников. Они не заставили себя упрашивать — проголодались изрядно. Да и от каши тянул аппетитный парок.

Когда расселись вокруг брезента, дядька сказал, обращаясь к одному из пареньков:

— Разбуди-ка, Ванюха, Филиппа. Ишь, намаялся, бедолага, — ужина не дождался.

Паренек кинулся к шалашу, но вскоре вернулся.

— Нету его.

— Как это нету? — рассердился дядька. — Сейчас только свистел в обе ноздри.

К шалашу пошла девушка, тоже вернулась ни с чем, пожала плечами:

— Куда девался?

— Что за оказия, — всполошился дядька. — А ну, покличьте!

Девушка, сложив ладони рупором, крикнула в темноту:

— Филипп Семе-е-еныч! Отозвалось только эхо. Дядька почесал затылок:

— Куда же он запропастился? Чудной какой-то! Как мешком из-за угла пришибленный: только что в шалаше дрыхал — и на тебе!

— Никуда не денется, придет, — хмуро сказал Ванюха, протягивая ложку к ведру.

— Кто это? — спросил Балашов.

— Какой-то третьего дня прибился к нам. Возьмите, говорит, в помощники. А мне что? Лишние рабочие руки не в тягость. От этих, — кивнул он головой на пареньков, — проку еще мало. Куда же он делся-то? Покличь, Катюша, еще.

— Не маленький, не заблудится, — возразила девушка. — Проголодается — придет. Давайте ужинать.

И все молча принялись за еду.

Напрасно звали Филиппа. Он бежал. Когда дремал в шалаше, услышал голоса Балашова и Миронова. Приподнялся, узнал обоих. Обуял страх. Этот Балашов словно по пятам ходит, нюхом чует, где прячется дичь. Неслышно выполз из шалаша в непроглядную темень леса, выбрался на проселочную дорогу и припустил по ней. Запыхался, встал, прислушался. Тихо. Потом до него долетел приглушенный расстоянием голос девушки. Звала его. «Филипп Семеныч, — зло усмехнулся он. — Я такой же Филипп, как ты Клеопатра». Думал пережить в лесном краю лихолетье: каждая тропинка знакома, каждая норка известна. Ищут, поди. Опять этот Балашов, словно злой рок, встал на пути. Нет, надо уезжать, подальше, в Сибирь. Затеряется где-нибудь на Лене, как песчинка, ни одна собака не найдет. Жить охота, ох, как охота жить!

Если перевалить эту гору, то можно выйти к разъезду. Правда, останавливаются на нем лишь товарные поезда и то не все. Это, пожалуй, лучше. Меньше любопытных глаз. Сядет на товарный, на большой станции купит билет на пассажирский. Пропадай пропадом родные неприютные места. Здесь родилась мечта о золотом богатстве, о роскошной жизни. Все полетело прахом. Голова поседела, сморщилась душа от поганых дел…

На разъезде появился на рассвете. Железнодорожник посмотрел подозрительно, но не возразил, когда Шишкин залез в угольный бункер товарного поезда. Железнодорожник дал отправление, еще покосился на бункер и пошел в помещение. А когда Шишкин на большой станции спрыгнул на землю, намереваясь идти к водокачке, чтобы умыться, кто-то властно взял его за правую руку. Шишкин резко повернулся, но не вырвался. Страх сковал все тело.

— Спокойно, — сказал ему военный в фуражке с зеленым околышем. — Сопротивление бесполезно.