Уран

— Ну уж нет! Я никому не позволю оскорблять господина Ватрена! К тому же вам обоим должно быть стыдно, что вы аж втроем набросились на такого жалкого беззащитного идиота, как Альфред. И поимейте в виду: если я узнаю, что кто-то из вас тронул хоть волос на его голове, буду считать это своим личным делом. Вдолбите это себе в черепок. А ты давай плати и проваливай!

Все еще плененный ручищей Леопольда, недавний задира, едва оказавшись на ногах, вытащил двенадцать франков. Бледный от ярости и унижения, он судорожно сглатывал воздух, буравя кабатчика убийственным взглядом. Еще как следует не отдышавшись, он хриплым голосом проговорил:

— Запомни, что я тебе скажу…

— Вон из моего заведения, алкоголик! — рявкнул Леопольд, указывая на дверь.

Опасаясь возобновления взбучки, тот молниеносно ретировался. Леопольд налил себе большой стакан белого вина и осушил его залпом. Время подходило к восьми, и последние посетители заторопились уйти. Когда Ватрен остался у стойки один, хозяйка принесла ему чашку настоящего кофе и тартинку с маслом.

— Послушайте, — сказал учитель, — за что они взъелись на этого несчастного?

— А-а, все из-за юбок, — ответил хозяин. — Послушать их, так получается, что Альфред был правой рукой Гитлера, хотя правда в том, что при всей своей придурковатости и с помятой физиономией Альфред пользуется бешеным успехом у женщин, и кое-кому, естественно, завидно.

В кафе вошел господин Дидье, коллега Ватрена, и устроился рядом с ним у стойки. Принятый со всем радушием, он тоже удостоился настоящего кофе и тартинки.

— Возьмите, к примеру, Рошара — того, кому я сейчас вправлял мозги. Он облизывается на вдову старшего мастера. Но ей-то как раз рабочие не по нраву. Ей подавай человека с приличной профессией, с деликатным обхождением, а у Альфреда и завивка, и перманент на дому, и пальчики ласковые, вот и кумекайте.

Тем временем в кафе начали заходить подростки лет тринадцати-пятнадцати с книжками и тетрадками под мышкой и, здороваясь с учителями и хозяевами, рассаживались за деревянными столиками. Дело в том, что блемонский коллеж тоже разбомбили, и муниципалитет реквизировал для занятий учеников несколько кафе — по утрам с восьми до одиннадцати и днем с двух до четырех. Посетителей в эти часы все равно практически не бывало, так что особого ущерба владельцы не несли. Тем не менее сам факт, что кто-то вздумал распоряжаться его заведением, возмутил Леопольда до глубины души, и площадь Святого Евлогия сотрясалась от его громовых проклятий. Весь первый день, когда ученики расположились за столиками «Прогресса», он проторчал за стойкой, всем своим видом показывая, что не допустит посягательств на свои бутылки. Однако быстро пробудившееся любопытство побороло злость, и Леопольд стал прилежнейшим из учеников. Его интересовало буквально все — даже то, чего он не понимал. Он с благоговением ловил каждое слово, слетавшее с губ учителя. Правда, на уроках математики он лишь восхищенно изумлялся, а та малость, которую ему удалось вынести с уроков истории, смешалась в его голове в невообразимую кашу. Иначе обстояло дело с уроками французской литературы: Леопольд, хотя и плутал порой в дебрях комментариев, уверенно чувствовал себя среди авторских текстов.

— Я побежал, — сказал Ватрен. — Меня ждет урок математики в «Золотом яблоке».

— Но ведь скоро еще увидимся? — спросил Леопольд.

— Да, в десять у меня урок с самыми старшими, с первоклассниками.

Когда Ватрен вышел, у стойки за чашкой кофе остался только учитель Дидье — старый человек, печальный и усталый, который вернулся к преподаванию с началом войны. Он давно уже не верил в полезность своего предмета и частенько говаривал коллегам, что будущим офицерам запаса и избирателям вовсе не требуется так напрягать мозги. Сколько бы он ни всматривался в события, в сердца и умы, ему не удалось обнаружить там ни следа латыни и бессмертной классики, которые он так щедро расточал на протяжении сорока лет.

— Выходит, господин Дидье, сегодня вы начинаете?

— Да, у меня французский с третьим классом.

— «Андромаха», верно? — осклабясь, спросил Леопольд. — «Андромаха» — это замечательно. Верно, господин Дидье?

Из-под очков в металлической оправе учитель поднял страдальческий взгляд на неохватную багровую физиономию кабатчика. У него не хватало духу признаться, что от многолетнего пережевывания Расин и прочие классики сильно поблекли в его глазах, превратившись всего лишь в темы домашних заданий по литературе.

— Вы правы, господин Леопольд, «Андромаха» — это замечательно. Ну, мне, наверное, пора начинать.