Уран. Роман-реконструкция

Луков тоже думал о женщине. Представлял стройное, но с большими тяжелыми грудями тело юной марухи, с которой сожительствовал в довоенные времена. Найти бы такую девочку в кружевных панталонах, со звонким, летучим смехом. Отмокнуть в ванне, намыть подмышки и голову душистым мылом. Отоспаться на чистых простынях в обнимку с горячей, гладкой, веселой… Только чтоб была она не старше двадцати пяти, нравились ему молодые.

Голод прислушивался к шорохам леса, обдумывая план избавления от ненужных уже подельников. Поев, он переоделся — натянул штаны, накинул лепень «геолога», осмотрел и сунул во внутренний карман тульский пистолет. Думал, не взять ли рацию — рискованно, а вещь полезная, может послужить.

— Думал, всяких шпионов перевидал. Немецких, японских, бразильских, — сплевывая жилистый кусок, усмехнулся Луков. — Но чтоб не по приговору, а настоящий диверсант — не чаял и поглядеть.

Голый Царь молчал.

С тоски или чтоб заглушить боль, свербящую в руке, Фома затянул негромко песню:

В скалистых горах Апатиты,
Где строится новый завод,
Туда сослано много народа
Неизвестно на сколько годов.
Их бьют за работу плохую
И хлеба им мало дают.
Едят они тухлую рыбу
И воду холодную пьют.

От шоссе по грунтовой дороге приближались грузовые машины. Охранный взвод и две роты нарвской стрелковой дивизии готовились прочесывать лесной массив у взморья.

Конец истории

Сентябрь выдался необычайно теплый и тихий. Город подсчитывал убытки после пожара. Дворец культуры почти не пострадал, ремонтировать пришлось только кровлю, на которую брошена была бутылка с керосином. В исполкоме часть комнат закрыли до весны, отделы разместили на втором этаже.

На Комбинате шло восстановление, работали в две смены. Сам Гаков по приезде из Москвы, где пришлось держать отчет перед новым министром, пропадал в цехах и на строительстве до позднего вечера, отменив для себя выходные.

Жена наконец не выдержала, заставила освободить воскресенье — заболеешь, загонишь себя. Спорить не стал, выспался. Выбрался на прогулку с детьми.

Березовая роща, посаженная три года назад на пустыре у реки, принялась. Деревья дружно пожелтели, сыпали нарядные листья на землю. Дети бегали, играли в салки, ворошили листву. Гаков с Идой присели на скамейку, вкопанную над обрывом, где с десяток старых елок бросали на воду синюю тень.

Арсений засмотрелся на елку, на подвижную дорожку из муравьев, которая тянулась по стволу. Трещина коры, словно река из сочащейся клейкой смолы, преграждала путь насекомым.

Приглядевшись, Гаков понял, что муравьи построили мост через смолистую преграду. Этот мост состоял из сотен, может быть, тысяч утонувших в смоле их товарищей. Теперь насекомые-труженики одолевали переправу по черным спинам и головам погибших, деловито бежали наверх и тащили вниз, в муравейник, какие-то съедобные частицы.

Гаков думал: человек наделен умом и душой, но отчего вершиной благородства и подвига для нас стало то, что муравьи исполняют обыденно, без всякой мысли о героизме, без оглядки на других? Послужить собственной жизнью для выживания сообщества, для будущего благополучия рода — не есть ли это естественная жертва живого существа? Именно в этом смирении, а не в гордыне эгоизма человек открывает свою природу. И каждая капля жертвенной крови, которой укрепился на своей земле народ, не потрачена даром. Каждый подвиг труда, каждая гибель для блага других составляет незримую летопись общей народной истории.

Ида проследила его взгляд. Услышала его мысль, а может быть, просто, думая о своем, улыбнулась. Тонкой рукой в серой перчатке накрыла руку мужа. Гаков закрыл глаза, подставил лицо закатному солнцу.

Не думать, что будет дальше. Просто жить своим делом, голосом совести, радостью каждого дня.

Ситцевая занавеска отгораживала уголок, где стояла кровать Насти. Здесь к подоконнику были приделаны доски, укрытые газетами и куском желтой свиной кожи. Кожа эта прежде служила крышкой чемодана, с которым путешествовал позер, презан, первый футурист Игорь Северянин. Чемодан износился, был отдан кому-то из соседей по даче в поселке Тойла, затем прислуге. Добротная вещь английской работы переходила из рук в руки, пока не сломались окончательно застежки, не истрепались углы, не разлезлась шелковая подкладка.

Настя, конечно, ничего не знала о прежней судьбе чемодана, разворачивая на еще крепкой коже тетрадь, в которую требовалось переписать строчки из учебника по Конституции СССР, пока еще не исключенного из программы.

Человеческое счастье
Это ты нам, Сталин, дал,
Ты его в законе нашем
Буква в букву записал,
И с тобой, наш ясный сокол,
Мы с дороги не свернем,
Мы в сердцах и на знаменах
Конституцию несем!