Уранотипия

Он мотал уродливой головой, мычал, но слышал в ответ только сопение. Никто не объяснял мальчику происходящего, но урод понял, что счастье кончилось навсегда.

Ясно, это сделал младший брат, хотя его рядом не было.

Младшего брата он любил и даже простил ему убийство матери.

Убийство, впрочем, было невольным. Матери нельзя было рожать, так сказал греческий лекарь. Первым ребенком был он, урод с гигантской головой, и пролез на свет, что-то испортив в узком проходе. С тех пор урод боялся тесных мест и низких потолков.

Но мать любила его, и то, как она гладила его огромный череп с шишками, осталось в памяти урода навсегда. А вот лицо отца — нет. Урод забыл его напрочь, хотя отец был князем, и только он выходил на крыльцо, люди валились ничком — в грязь, снег, да неважно как.

Урод помнил лишь шлем отца, украшенный золотом. Там были изображены звери и птицы, диковинные цветы и крохотные всадники, скачущие на войну.

Все дело в том, что его отцом был князь, и князь хотел наследника. Наследником выходил он, мальчик-урод с бычьим черепом.

Поэтому был зачат младший. Мать умерла при родах, видимо из-за того, что младенец резво вылез на свет, не смущаясь теснотой и чужой болью. Он вышел красивым — в отца.

Шли годы, они существовали в разных мирах. Пока мальчик-урод сидел вместе с монахами среди книг — греческих и латинских, его брат скакал на коне. Разумеется, под присмотром дружины.

Однажды отец захотел, чтобы сын познал женщину, и ему привели крепкую и умелую, долго колдовавшую над ним. Уроду это не очень понравилось, хоть он и оставил семя в наложнице.

Это было не его страстью, и он не знал о том, что его род продолжился.

И вот отец умер. Не в бою, не от яда, а нелепо утонув на переправе. Золотой шлем лег на дно, и теперь рыбы недоуменно разглядывали всадников, чудесные цветы и диковинных зверей.

Но никакое царство не должно оставаться без хозяина ни часа, потому что тогда оно умирает в мучениях.

На следующий день в спальню урода пришли и изъяли его из настоящего и будущего, оставив ему только прошлое.

Его привезли в монастырь и посадили в келью.

Монастырь стоял у поворота реки, что слыла святой. В ней находили что-то общее с той, в которой крестился Спаситель. Рядом не было городов, им еще предстояло прорасти, границы княжеств не определились, леса казались непроходимыми, а дороги — опасными. Все было зыбко, как утренний туман. Солнце тут светило скупо, но монахи находили множество примет, роднящих это место со Святой землей, на которую Солнце не жалело своего жара. Один старец пророчествовал, что стены эти будут не раз разрушены, но потом каждый раз будут восставать из пепла, как сказочная птица, о которой говорится в былинах.

Келья мало отличалась от пещеры — разве стены у нее были чуть ровнее, и присутствовало окошко, забранное железными прутьями. Правда, оно было не в стене, а в потолке. Зачем решетка на таком отверстии, урод не понял. Человек не смог бы пролезть туда, да и не всякая птица.

Но птицам тут было неинтересно.

Иногда он думал, отчего его не убили сразу? Вряд ли младший так любил его, чтобы запретить это, но в книгах, которые он читал, были занимательные истории о заточенном в темницу наследнике. Выходило так, что его запасали впрок, на всякий случай. Вдруг он пригодится: поменять на что-нибудь или предъявить тем людям, что валились на колени в снег и грязь при виде его отца.

Народ воевал: с теми, кто приходил с запада, и с теми, кто приходил с востока, но особенно — с теми, кто двигался с юга на выносливых лошадях степной породы. Война началась давно и не заканчивалась, просто прекращалась на время.

Урод не знал, что происходит вокруг, его не интересовали лошади и оружие, битвы и трофеи. Главной и невообразимо страшной переменой стало то, что он лишился книг, хоть и жил в монастыре на вершине известковой горы. Собственно, гора и была монастырем, или же, наоборот, монастырь представлял собой огромный камень, изъеденный водой и убогими металлическими орудиями добытчиков камня. Люди выгрызали гору, как червяки яблоко. В окрестностях тянулись вверх новые храмы, а монастырь лез вниз, распространяя туда щупальца подземных ходов.

Из этого белого камня был построен храм, который как-то видел урод. Храм был похож на книгу, на страницах которой двигались люди и звери, удивленно глядели львы, росли диковинные цветы, а святые смотрели не строго, а сочувственно, каждый раз расстраиваясь от человеческой глупости. В довершение ко всему, там был вырезан веселый слон, что трубил, встречая рассвет дней и Божий свет.

В жизни урода наступила странная пора. Он сидел в келье, смотрел, как меняется освещение от утра к вечеру, и как летняя жара сменяется осенним холодом, а затем зимней стужей. Но и стужа уступала особому чувству первого тепла. Ему приносили еду, вовсе не такую плохую, как он ожидал.

Другой жизни в келье не было: ни мыши, ни крысы здесь не водились. Разве птицы иногда садились на решетку, но интереса к новому жителю у них все равно не появилось.

Монахов урод слышал только тогда, когда они стояли рядом с дверью.