Урановый рудник

«Неохота проверять, — подумал отец Михаил. — Если повезет добежать до машины, я эту его проволоку первым делом оборву от греха подальше. Шелест — мальчишка, откуда ему знать, что в железных бочках не только бензин бывает, но и такие вещи, про существование которых и впрямь лучше не догадываться…»

— По мамке-то скучать не станешь? — зачем-то спросил он, немедленно пожалев о сказанном.

Синицу, впрочем, его вопрос нисколько не опечалил.

— А чего скучать, — пожав плечами, ответила она, — когда мамка сама сказала: ступай, доченька. Заплакала чего-то, а потом говорит прямо как ты: Господь, говорит, с тобой…

— Так, — чувствуя холодный ком в животе, произнес отец Михаил. — Ну а Шелест? Он тоже своей мамке все рассказал? А может, еще кому?

— Не, — легкомысленно откликнулась Синица. — Мужики своих мамок не помнят. Говорят, все бабы на одно лицо, как их упомнишь-то?

— Так уж и на одно, — невольно усмехнулся батюшка. — Тебя-то он отличает.

— Ну, так мало ли чего мужики говорят, — опять удивив отца Михаила недетской умудренностью, сказала Синица. — А про мамку мою плохо не думай, не скажет она никому. Если б сказала, давно бы мы, все трое, в яме сидели. Она Кончара знаешь как ненавидит? Прямо трясется вся. Я раньше не понимала…

— А теперь?

— А теперь начинаю понимать, — резко ответила Синица и, нахмурившись, взглянула отцу Михаилу в лицо: — Ну, так и будем разговоры разговаривать?

Отец Михаил согнул пальцами пружинистое лезвие ножа, отпустил, дав ему выпрямиться, и решительным движением скинул ноги с кровати на пол, по привычке нашаривая ими сапоги, которых не было. «Ничего, — подумал он, — это ненадолго».

— Ну?

— Чего ну-то? Поди, не запряг, — сердито сказала Синица. — К двери ступай, да гляди не промахнись…

И сразу же, не давая отцу Михаилу времени на раздумья, с грохотом перевернула тяжелый табурет.

— Ай! — благим матом заверещала она, с шумом падая на кровать, мигом обматываясь одеялом и брыкаясь, как сбесившаяся лошадь. Ноги у нее оказались точно такими, какими представлялись отцу Михаилу, разве что чуть потоньше. — Пусти, окаянный, ошалел, что ли? Ты чего? Ты куда лезешь? Пусти, говорю! Ай, мамочка! Гнус!!! Помоги-и-и…

Последний крик получился задушенным, как будто девчонке заткнули рот краем одеяла. Отец Михаил с некоторым трудом оторвался от созерцания белых девичьих бедер (прости, Господи, грехи наши тяжкие!) и прижался к стене у двери за мгновение до того, как снаружи лязгнул отодвигаемый засов.

— Чего тут у вас? — спросил Гнус, заглядывая в щель приоткрывшейся двери. — Эй, ты чего?

В камеру он не входил, и отец Михаил вдруг понял, что из их затеи ничего не выйдет, кроме очень крупных неприятностей. Уж лучше, ей-богу, было принять предложение Кончара и потом, вырвавшись на волю, попробовать как-то его перехитрить, обвести, чем подставлять под верную смерть вот эту глупую, наивную девчонку, поверившую его сказкам про лучшую жизнь. Ведь не пойдет Гнус в камеру! Сейчас приглядится, поймет, что Синица на кровати одна, сообразит, что к чему, захлопнет дверь, засов задвинет и кинется за подмогой… «Помоги, Господи! — мысленно взмолился отец Михаил. — Не мне помоги — ей! Спаси душу невинную, не дай пропасть без крещения и покаяния!»

— Ай! — придушенно верещала на кровати Синица, яростно отбиваясь неизвестно от кого. — Пусти! Гнус! Гну-у-ус!!!

Драное армейское одеяло буквально кипело вокруг нее, вспучиваясь и опадая в самых неожиданных местах, — так, что и впрямь было трудно понять, одна ли она там, на кровати, и что там вообще происходит. Даже батюшке, который доподлинно знал, что к чему, почудилось на мгновение, что Синицу одолевает стая каких-то мелких зверьков размером с кошку, свирепых и юрких.

— Да ты чего, э?! — проквакал Гнус и шагнул-таки в камеру.

Автомат он держал перед собой, но ствол смотрел в дальний нижний угол камеры: в кого стрелять, охранник не понимал, да и вообще, кажется, никак не мог сообразить, что происходит. Все время, что отец Михаил пролежал здесь, он вел себя примерно, и охранники привыкли считать его разновидностью тихого домашнего животного вроде коровы или овцы, от которого неприятностей ждать не приходится. Да и белые ноги Синицы, оголенные сейчас до предела, яростно брыкающиеся и оттого еще более соблазнительные, сыграли, наверное, свою роль, приковав к себе шарящий, липкий взгляд Гнуса. Как бы то ни было, смотрел охранник именно на них, не замечая прижавшегося к стене у двери отца Михаила. Зачарованный этим и впрямь заманчивым зрелищем, он сделал еще один шаг, показав батюшке спину, и тогда отец Михаил тоже сделал шаг — стремительный, скользящий и бесшумный.