Урбанизатор (СИ)

«Ошибка у него в одном:

Он голос путает с умом».

Этот — тоже путал. Бедняга разрывался между Салманом — здоровенным, страшным, в блестящих доспехах, басовитым — и Николаем в дорогой парчовой шубе, с внятным, громким, «хозяйским» тенором. Когда ему указали на меня — не поверил, обиделся, решил, что над ним насмехаются. Пришлось снимать мисюрку, подшлемник, косынку — хвастать своей лысой головушкой.

Поразительно, но вся округа наслышана. Что у меня поташ делают — им плевать, а что у меня волос не растёт — даже медведи в лесу в курсе.

На морозе… — не здорово. Пришлось… зайчиков по-пускать. Убедился. Но ещё долго он вдруг упирался взглядом в моих сопровождающих — всё никак не мог понять: ну почему этот молодой, серенько одетый парень — «Зверь Лютый»?!

Дядя, честно: я и сам не пойму. Просто Иггдрасилом вот так зашпындорило.

Снова та же проблема: как они говорят. Не в смысле языка, не в смысле — что. В смысле — «как». Постоянно хочется уйти. Сделать чего-нибудь полезного, посмотреть чего-нибудь нового. В каком-нибудь другом месте. А потом я вернусь, и вы мне всё, вами сказанное, но в двух словах…

— В те давние-давние времена, когда земля была богата, зимы тёплыми, а люди и звери говорили на одном языке…

Понятно, что «зверский» язык был эрзянским.

Вопрос: на каком языке Создатель сказал: «Да будет свет!»? — Да на том же! На нашем, племенном. Трибоцентризм называется. «Тейповое мышление». Вот в нашем тейпе — люди! А в остальных… так, унтерменш. Хуже зверей — звери-то в старину по-нашенски балакали.

Прерывать нельзя, уйти нельзя… Кому нельзя?! Мне?!

— Кор-роче, азор-р! Что ты с под меня хочешь?

Только хуже стало. Подскоки, упрёки, намёки, экивоки… Я — не дипломат, факеншит, средневековый!

— Николай, Илья — выслушайте их. Мне от них ничего не надо. И я им ничего не дам. Будут наезжать — гоните в шею. Дойдёте до конкретики — позовёте. А я в селение пойду. Похоже, наши на стропилах экономят — плосковатые крыши делают.

Азор обиделся и ушёл. Потом был второй заход — уже без меня. Потом третий. Потом… по Калевале: «А на третий день, на четвёртую ночь — понял он…».

— Вы хотите назад свои селения? — Нет. Вы хотите виру за убитых в Каловой заводи — нет. Вы хотите освобождения полона, взятого в Кудыкиной горе — нет, вы хотите плату за эту землю — нет. Что ещё вы от меня хотите?!

— Э… ну… хлеба.

— ?!

— А ещё аксамитов, паволок, шелков, мечей, сабель, ножей, золота, серебра, поясов дорогих, шапок, халатов…

— А в морду?

— В морду, в мешках, в тюках, санями… Э… чего?!

Это — не чисто эрзянское, не чисто дипломатическое. Так, методом последовательного приближения, половинным делением от двух идиотизмов — продавца и покупателя, строятся все переговоры — и торговые, и дипломатические, по всему средневековому миру. Люди совершенно не ценят своё время, профукивают свои жизни. Зато — общаются.

Но ключевое слово прозвучало — «хлеба».

Всё-таки, война сильно прижала местные племена. Они — богатые, но — голодные. Тряпки и блестяшки — есть, а хлеба — нет. Жадность и глупость заставила их всю прошлую зиму кормить армию эмира в Бряхимове. Позже движение больших воинских масс распугало в здешних краях людей и зверей.

«День — год кормит» — русская хозяйственная мудрость.

Несколько таких «кормящих» дней были упущены. А напоследок я добавил. Избиением разных атей и сумбурной откочёвкой выживших на зимовья.

— Гоже. Тащите барахло — заплатим хлебом. И другими нашими товарами. И вот ещё. Присылайте мужиков с топорами. Найму лес валять.

Дальше — сплошные «лабы с коллоквиумами». Всего личного состава нашего торгового техникума имени Николая. От: «как при первом взгляде отличить продавца от пустобрёха», до: «увязка саней с грузом при движении по пересечённой местности зимой».

Я, честно, и половины его хитростей не знал. Николай это усёк, напыжился, загордился. Молодец мужик, классно работает. Но надо малость «спешить»:

— Николай, что-то наши горшки не берут. А давай мы им «третий бесплатно» сделаем.

— Э… Ну… А это чего?

У меня два амбара Горшениной продукцией забиты. Когда новосёлы приходят — мы оттуда берём. Амбары пустеют. Потом Горшеня, спешно, как на гонках, их заново набивает. Успокаивается и возвращается к своим поливам.

Когда «утки» начали менять «подарки эмира» на наш хлеб — мы цены несколько… подвинули. Впятеро. В каждую сторону. Как купцы рязанские пытались. Но мы вынесли на торг ещё и свои изделия.

— Горшочек? Чёрнолощёный? Хорошо. Пожалуй, возьму один.

— Возьми два. И третий — даром.

«Жаба» — великая сила. Особенно — у «простодушных дикарей». Которые всей своей «простатой души» только и мечтают меня нае… обмануть. Страстное желание, которое, как им кажется, исполняется. Даром же! Халява же!

Все довольны. Все — лучатся доброжелательностью и истекают приязнью. А остаток хлеба, который они могли бы взять вместо этой посуды, переходит на следующий торговый день.