Урбанизатор

— Так. Ясно. Переведи этим… мехоносам и шкуродралам. Вы хотите помощи. Моей помощи, моей дружиной, моими людьми, моим э… волшебством. Вы знаете, что я — «Зверь Лютый». Вы знаете, что я убил сто унжамерен на льду Волги. Сам-трет. Трое против ста. Никто в ваших селениях не может сделать такое. Я — могу. Вы знаете, что я истребил врагов на Ватоме. Что я взял себе род лося и их землю. Лоси умные — они пришли ко мне. Теперь у них нет опасности от врагов, у них нет опасности голода — у меня есть хлеб. Я дал им чистые тёплые жилища, я учу их грамоте. Никто в округе не может истребить ваших врагов, кроме меня. Никто не может дать вам столько, сколько я. Но и цена моей помощи — не такая, как у других.

Мадина, вздрагивая и оглядываясь то на меня, то на послов, старательно переводила. Замолкла. Ждёт продолжения. Дедушки кивали-кивали, совсем головы повесили. Наступившая тишина заставила их поднять глаза.

— Моя цена… Вы принимаете мою волю, мой закон, мою веру, мой язык.

Во как! Первый раз сказать — язык не поворачивался, мозги кипели. А теперь — как так и надо, само выскакивает.

Дедушки ахнули, потом бурно начали возражать. Мадина кинулась, было, переводить, но я остановил её:

— Не надо. Мне не интересны возражения. Я не купец, я не умею торговаться. И не буду. Они говорят «нет» и уходят. Чтобы увидеть, как враги убьют их мужчин, изнасилуют их женщин, съедят их скот и сожгут их куды.

Обычное, исконно-посконное «Враги сожгли родную хату» — в нормальном, общепринятом, русском и нерусском, повсеместном и повсевременном исполнении. Это и есть политическая история человечества. Наполнитель кучи эпосов, баллад, гимнов, песен, легенд, былин и поэм. Бесконечная, десятки тысяч лет межплеменная война. Героизм защищающего, удаль нападающего, плачь осиротевших, горе побеждённых…

Бойцы — погибнут, певцы — останутся. И будет снова: «Безумству храбрых поём мы песню». Ну хоть бы кто-нибудь спел песню «умству»!

Мда… За это — не подают?

Дедушки пытались торговаться, пытались как-то уговорить, найти компромисс.

— Не виляйте. Вы говорите — «да», вы становитесь «мои люди», и я защищаю вас, как своих людей. Вы говорите «нет», и я не сдвинусь с места, я не увижу, как вас будут резать, я не услышу ваших криков. Вас, вашего народа — больше не будет.

Вашего народа не будет и так, и так. Смена языка, веры, обычаев и означает смерть этноса. Как только вы начнёте хоронить покойников головой не на север, а на запад — всё, другой народ. Разница — в количестве насильственных смертей «по дороге».

— Всех не перережут!

— Ты прав. Кого-то продадут в далёкие страны. Кто-то будет рожать новых унжамерен. Кто-то убежит, спрячется в лесах. Потом беглецы вернутся на пепелища. Будут жить в землянках, ловить рыбу, бить зверя. Попытаются отстроить свои селения. Время. Народ ослабеет, и на ваши земли придут другие. С востока — удмурты, с запада — меря, с юга — эрзя. И я — отовсюду.

— Многие полчища пытались захватить наши земли! Все нашли у нас свою гибель!

— Верю. Поэтому и не пытаюсь. Захватить. Но вы умеете не только воевать, но и торговать. Я покупаю ваш народ.

— Мы не продаёмся!

— Тогда о чём мы толкуем? Разве эти меха — не попытка купить меня? Мою помощь? На Руси говорят: на торгу два дурака, один — продаёт другой — покупает. Зачем мы занимаемся дуростью? Закончим торг, поклонимся друг другу и разойдёмся. Я — посмотреть, как делают мои горшки, вы… Вы ещё успеете увидеть, как режут ваш народ.

Деды собрались кучкой, сдвинули головы и начали что-то тихо обсуждать, изредка поглядывая на нас с Мадиной.

— Э… Господин… Они собираются э… обмануть тебя. Пообещать, получить твою помощь и… не сделать. Сделать только для вида.

— Спасибо. Молодец, что сказала. Прежде, чем они начнут говорить, объясни им. Нарушение клятвы мне — смерть. И — им, и их сородичам. Они вернее выскочат из-под мечей унжамерен, чем из-под моего гнева. Расскажи им о… о волшебстве, которое ты видела здесь, покажи им столбы, на которых я сажаю бунтовщиков, расскажи — почему ушли эрзя из соседних селений, как я перервал хрип мятежникам, как истребил вождей Яксерго, покажи им Курта и Мару, покажи им мои печи и фуникулёр… Они плохо меня знают. Поэтому и надеются обмануть.

Забавно: я вдруг ощутил, что мне остро не хватает болтуна типа Хотена из Пердуновки или Баскони из Тверской хоругви. Персонажа с хорошо подвешенным языком и способностью пускать пыль в глаза. Правдоподобно и целенаправленно. Я и сам такой. Но — не разорваться.

Три способа обмана: ложь, дипломатия и статистика. Статистику я тут кое-какую веду, ложь меня не привлекает, а вот для дипломатии… надо искать человека.

Прелесть ситуации состояла в том, что достоверной информации нужного объёма и подробностей — у меня нет. Прежде всего — о численности и организованности противоборствующих сторон. И — о надёжности договаривающейся стороны.

* * *

Дело дрянь: это же племена, это же демократия! Прямая, свободная, равная и неотвратимая. Любое непривычное действие — только после мордобоя с консенсусом. И — до следующего. Консенсуса.