Читаем Урга и Унгерн полностью

– В конце лета 1913-го года я планировал выехать из Улясутая по делам своей торговой конторы в Хангельцык. Оттуда до Кобдо рукой подать, и я, как водится, заехал за корреспонденцией в Улясутайское консульство. В те годы консулом был господин Вальтер, он попросил меня задержаться, чтобы собрать письма и посылки коллегам в Кобдо. Пока пили чай, Вальтер объявил мне с улыбкой, что ко мне присоединится попутчик, сотник из Амурского казачьего полка, некто поручик Роман Федорович Унгерн-Штернберг. Да-да, Кирилл Иванович, тот самый барон фон Унгерн, который недавно штурмовал Ургу. Впрочем, тогда он еще не наделал столько шума, слышать о нем никому не приходилось. Вот так я его впервые и увидел. Представлял он из себя изумительный образчик… Вбежал в комнату весь пыльный, потрепанный, на лице рыжая растительность, усы неопрятные висят, глаза блеклые дикие. Оказалось, он только из Урги прискакал, чуть ли не 800 верст, и тут же в Кобдо рвался без передыху, от чая отказался наотрез. Ему бы себя в порядок привести, а то вид разбойничий – брюки протерты, голенища сапог в дырах, военный костюм в грязи, и запах, признаюсь, источал он туземный… Какой там! Забрал у Вальтера командировочное удостоверение с печатью и бегом на конюшни. Ну и я, чтобы не отстать, за ним. Был с ним улачи (проводник по-нашему) до Кобдо, монгол кривоногий, но проворный, все на себе винтовку Романа Федоровича таскал, а кроме винтовки, шашка у него сбоку висела и наган торчал за поясом, да еще пустой мешок брезентовый через плечо перекинут, вот и вся поклажа. Да, был еще ташур бамбуковый, которым монголы лошадей подгоняют. Так он, Кирилл Иванович, как мы с Улясутая выехали, этим ташуром монгола-улачи так угостил, что на следующем уртоне тот куда-то пропал с концами. По-монгольски барон тогда очень слабо понимал, а говорил и того хуже, я в дороге его учил, как мог, я ведь при консульстве в Кобдо переводчиком числился, с детства по Монголии с отцом мотался… И такая беда была на каждом уртоне, а их в улясутайской долине до Кобдо 14 станций, как известно, это верст пятьсот. Так вот, весь путь он с улачами бился, ташуром орудовал, не скупясь на затрещины, утверждал, что с этим ленивым народом нельзя иначе… Ох и икалось консулу Вальтеру в те трое суток, за которые мы доскакали до Кобдо. Много недобрых слов про него я в сердцах наговорил, подсунул он мне попутчика… К середине пути весь зад в кровавых мозолях был…

Бурдуков достал футляр, водрузил очки на нос и, прищурившись, провел руками по своим пышным усам. Он на какое-то время впал в задумчивость, как раз в тот момент, когда я из этой задумчивости уже вышел и с интересом слушал его рассказ, поймав наконец нить повествования.

– Ну так вот, – продолжил Бурдуков, – первые двое суток скакали молча, барон оказался никудышным собеседником, был угрюм и молчалив. На последней ночевке, правда, удалось разговорить его. Грезил о подвигах, сражениях и великих делах, готовился к службе у Джа-ламы, а как узнал, что я в свое время был учителем монгольского, стал на стоянках усердно записывать слова и выражения и разучивал их в пути. И так барону не терпелось в Кобдо, что уговорил меня от Джаргаланта к озеру Хараус-Нур выехать затемно! Этот сумасшедший в сумерках пытался скакать карьером, а когда с горем пополам добрались до долины близ озера, темень опустилась, хоть глаз выколи. Разумеется, улачи потерял тропу, и мы заблудились среди болотистой местности в камышах. Монгол наотрез отказался ехать дальше, боясь сгинуть в болотах, даже ташур Унгерна в этот раз не спас дело. Барон спешился, взял коня за узду и приказал идти за ним следом. В чем-в чем, а в чутье Роману Федоровичу не откажешь, по каким-то ему одному понятным приметам он ловко отыскивал среди кочек наиболее удобные места для перехода, и в итоге где-то через час нам удалось, порядком вымотавшись, в грязи, искусанными гнусом выбраться на твердую поверхность. Но тропы найти так и не смогли. А барон, представьте себе, застыл на месте и, шумно вдыхая носом некоторое время, объявил нам, будто чувствует запах дыма, добавив с уверенностью, что станция совсем рядом. Мы двинулись за ним, и что бы вы думали? Действительно, вскоре услышали лай собак и вышли к уртону! Меня тогда очень поразил этот жесткий, упертый тип с каким-то животным инстинктивным чутьем. Но встречаться с ним еще раз я не хотел. И вам, Кирилл Иванович, рекомендую держаться от таких, как барон, подальше!

– Алексей Васильевич, вы после этого не встречались с бароном?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Сталин. Битва за хлеб
Сталин. Битва за хлеб

Елена Прудникова представляет вторую часть книги «Технология невозможного» — «Сталин. Битва за хлеб». По оценке автора, это самая сложная из когда-либо написанных ею книг.Россия входила в XX век отсталой аграрной страной, сельское хозяйство которой застыло на уровне феодализма. Три четверти населения Российской империи проживало в деревнях, из них большая часть даже впроголодь не могла прокормить себя. Предпринятая в начале века попытка аграрной реформы уперлась в необходимость заплатить страшную цену за прогресс — речь шла о десятках миллионов жизней. Но крестьяне не желали умирать.Пришедшие к власти большевики пытались поддержать аграрный сектор, но это было технически невозможно. Советская Россия катилась к полному экономическому коллапсу. И тогда правительство в очередной раз совершило невозможное, объявив всеобщую коллективизацию…Как она проходила? Чем пришлось пожертвовать Сталину для достижения поставленных задач? Кто и как противился коллективизации? Чем отличался «белый» террор от «красного»? Впервые — не поверхностно-эмоциональная отповедь сталинскому режиму, а детальное исследование проблемы и анализ архивных источников.* * *Книга содержит много таблиц, для просмотра рекомендуется использовать читалки, поддерживающие отображение таблиц: CoolReader 2 и 3, ALReader.

Елена Анатольевна Прудникова

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное