Урюпинский оборотень

– Значит, это вы, мужики, решили его выловить. Только и мешало – напали бы на него в открытую, считалось бы, командира чона атаковали. А значит, новое восстание, уже второе за два года в ваших краях, да?.. Вот вы и придумали банду, чтобы, если уж другого выхода не будет, на банду все спихнуть? Чтобы потом вас же, местных не перестреляли, верно?

Ратуй снова вздонул. Снял картуз, вытер им лоб и шею. Молчание его становилось непонятным. Ведь сам же предложил спрошивать.

– А попутно отец Виктор, как я думаю, может, еще с кем-нибудь из властей местных, написал в Москву, чтобы оттуда кто приехал, и изнутри, так сказать, из отряда нашего его вытеснил.

К ним подошел Раздвигин и оба командира взводов.

– Потому ты и ходил по окресностям так спокойно, – добавил Раздвигин. – Его ты почему-то не боялся... А значит, следил, знал, что он и где он... Слушай, ты же на нас и выехал тогда, на телегах, правда?

– Потому что, на самом деле, давно все решил, – сказал Рыжов, – и ничего уже не боялся.

– Боялся, что опередит он меня, – сказал дед. – Хотя,.. при вас стало спокойнее. Думалось, он людей рвать поопасается все ж. Но я не надеялся, что ты его... прознаешь.

– Нет, – вмешался цыганистый комвзвода, – Пересыпа – это потому, что он не спал? Или потому что вы не спали, его ждали?

– Сшутковали так, – уже в который раз вздохнул Ратуй. – А кто – теперь без разницы.

Огни на той стороне реки стали теснее, потом почти круг образовали. И стало сразу виднее, светлее на небольшом пятачке, шагов на сорок. Мужиков стало много, и видно было при свете факелов, что почти все держат кто рогатину, а кто и чего посерьезнее. Только ружей почти не было, чтобы своих не пострелять ненароком... Казаки, бойцы, лихие люди, если подумать.

Рыжов смотрел на этот кружок света на той стороны Хопра, и ждал. Но все было тихо, почти беззвучно даже над водой, даже этой теплой, лунной ночью... И только тогда над рекой раскатился вой... Который вдруг перешел в какое-то жуткое, немыслимое, полуразборчивое, едва ли не человеческое, но и звериное при том бормотание. Словно жалоба вознеслась к небу, к ночи этой, к Луне... И к роду человеческому, который все же управлял в этом мире по-своему, как людям нужно. Хотя, с другой стороны, как же иначе?

– Ладно, дед. Его тело, в каком бы виде ни оказалось, придется отдать, – сказал Рыжов.

– И не жди, – почти грубо ответил Ратуй. – Сожжем до последнего волоса. Чтобы и следа не осталось.

– Да вы что? – почти возмутился Раздвигин. – Его же исследовать надо, и для доказательств...

– Для доказательств вы других ловите, в другом месте. – Ратуй поднялся на ноги.

Комвзвода, что посветлее, попробовал рявкнуть:

– За такие слова тебя...

– Отставить, – приказал Рыжов. После его окрика посидели молча.

Кольцо на той стороне реки стало сплошным заревом, теперь человеческие фигуры стали не видны, все смешались. Зато пламя в этой куче взвилось сильнее, увереннее, словно кто-то заранее припас керосина и теперь выплескивал его, не жалея.

А Рыжов и сам не знал, что правильно, а что нет. Он поднялся, едва переставляя затекшие ноги, двинулся к коням, которые фыркали неподалеку.

– Вот что я тебе скажу, дедушка, ты исчезай. И чтобы на хуторе твоем через пару дней никого не было.

Ратуй рассмеялся, но так, словно у него в горле рыбная кость застряла.

– А я и не сеял, так что уходить не жаль. Но... Двух дней мало. Дай две недели хоть.

Рыжов мельком, и как можно внимательней в этой темноте, посмотрел на обоих комвзводов чона. Потом понял, эти-то по крайней мере на него не станут жаловаться. Если только другой кто из бойцов, но... На каждый роток не набросишь платок. Или это все же девчоночья поговорка? Фу ты, какая глупость в голову лезет!

Неожиданно цыганистый повернулся к Рыжову.

– Можно. Только ты уж там, в Москве, скажи, что сам тут командовал.

– Скажу, куда ж я денусь.

– И комиссарше своей скажи... – добавил второй.

– Вы следите, чтобы у ребят языки не развязались.

Цыган усмехнулся.

– А кто поверит, если и начнет кто-то балакать у костра?

Назад, в город, который оставался темным, тихим, словно затаился, поехали не строем. Рыжов с Раздвигиным приотстали. Раздвигин почему-то сидел в седле боком. Заметил, как на него смотрит Рыжов, и усмехнулся.

– Я себе, командир, зад стер. Пока гонялись... не замечал. А сейчас неудобно.

– Хорошо, что не жаловался, – буркнул Рыжов. Оказывается, не только ему в голову глупости лезли. И тут же спросил, чтобы не молчать: – Ты тоже о нем думаешь?

– Пытаюсь понять, чего он был такой веселый все время? Чему улыбался?

– У него раны заросли, как на собаке. Ведь не зря же так говорят?.. А таких все веселит. Может, по-звериному это... Они же ни боли, ни страха, ни сомнения не знают.

Еще месяц назад Рыжов про сомнение не упомянул бы даже.